В объятьях богини раздора - Елена Настова Страница 5

Через несколько дней после этого она пошла к гадалке.

В отличие от благообразной матушки гадалка была вульгарна и завёрнута в многослойные одежды. Повисев тяжёлым лицом над картами, ткнула в одну пальцем:

– Не будет у тебя с мужем детей. Не дано.

Палец был грубый, корявый, с плоским ногтем. Наталью покоробило обращение на «ты». Сердце ухнуло, и категоричность ответа показалась почти нахальством: за её-то деньги могла б и поласковее отказать!..

Упрямство вскинуло в Наталье норовистую голову.

– А нам говорят, всё нормально, – заметила она не без вызова.

Гадалка презрительно сузила глаза:

– Зачем тогда пришла?

– Ну, знаете ли, – задохнулась Наталья, – могли бы всё же хоть надежду мне оставить!..

Встала, уперев руки в стол, и гневно посмотрела на темноликую сверху. Гадалка и глазом не повела. Качнула подбородком:

– За надеждой-то… по чужим людям не ходят!

Больше Наталья ни к кому не обращалась. Ни к святым, ни к гадалкам-грешницам. Скелет вёл себя тихо, больших проблем не доставлял, и, если бы не подозрение, что именно скелет мешает ей стать матерью, на него вообще можно было бы внимания не обращать.

Но подозрение было. И отмахнуться от него у Натальи не получалось.

Скелет представлял собой не какой-то ужасный или постыдный поступок, а эпизод Натальиной юности, последствиями своими до неузнаваемости изменивший её жизнь. В двадцать лет у Натальи случилась аменорея. ^[1] До пятнадцати, когда начались месячные, никаких проблем со здоровьем у Натальи не наблюдалось. Она ни разу не была у гинеколога и, чем занимаются такие врачи, представляла смутно. Так что, когда мать привела её к женскому доктору, Наталья пережила минуты стыда, близкого к потрясению. И вот – аменорея…

Седая врач скучливым голосом перечисляла причины, от которых возникает подобный сбой, и почти на все Наталья покачала головой. Ну разве что стресс? Но можно ли в полной мере назвать стрессом то, что месяц назад Наталью сбила машина? Нелепость – она выскочила на встречную, а водитель не успел отвернуть. Она крепко приложилась тогда лбом к асфальту, ударилась боком и рукой, но больше ведь ничего. Действительно ничего: ни сотрясения мозга, ни трещин-переломов, ей выписали мазь от ушибов и отпустили домой…

– Что-то в головном мозге, может, нарушилось, – подумала вслух доктор.

«Резонанс, что ли, по полушариям прошёл?» – захотелось съязвить Наталье, но она, конечно, промолчала. Доктор принялась объяснять последствия: меняется гормональный фон… перестраивается работа всех систем организма… напрочь исчезает детородная функция…

– Будешь принимать витамины. Если не поможет, назначу гормоны, – заключила врач.

И, глядя в расширившиеся Натальины глаза, добавила мягче:

– Надо лечиться… потому что, если всё это не поможет, придётся всю жизнь жить на таблетках.

– Как при удалённой щитовидке? – догадалась Наталья, давно когда-то, краем уха слышавшая про проблемы со щитовидной железой какой-то знакомой матери.

– Как при удалённой щитовидке.

– Значит, я буду инвалидом? – мужественно уточнила Наталья.

– В каком-то смысле да, – кивнула доктор. – Детей зачать не сможешь, вот что…

Как-то поаккуратнее надо было обойтись доктору с впечатлительной Натальей. Но не обошлась: гинекологи не обязаны быть психотерапевтами.

Потянулись месяцы восстановительной терапии. С Натальиным организмом они творили диковинные вещи. И без того не страдавшая избыточным весом, Наталья похудела, превратившись в тень себя самой. С лица сошли краски, а глаза сделались такими большими и беспокойными над острыми скулами, что с одного взгляда наводили на мысль о нездоровье.

Но всё это было полбеды. Настоящей бедой стало то, что у Натальи стал дребезжать и срываться голос, а ведь она уже училась не где-нибудь, а на вокальном отделении вокально-хорового факультета Института культуры. Наталья пела, сколько себя помнила, и всегда мечтала о вокальной карьере. Глубокое, сильное меццо-сопрано, замечательный тембр, убедительный диапазон – по окончании института она обещала стать примой академической филармонии. Не вес, не внешность и не сама, собственно, аменорея, а потеря голоса – вот что стало трагедией для Натальи.

Текли месяцы, пугающий диагноз стал прошлым. Наталья набрала вес, округлилась, на щёки вернулись лукавые ямочки. А голос не вернулся; ушёл, как говорили в институте, сравнивая, очевидно, по народной традиции голос со стихийным, а значит, и своенравным по своей природе явлением – источником, ручьём… Такое сравнение снимало с обладателя определённую толику ответственности, но что с того было Наталье? Потеря низвергла её с вершины – в самые низы вокальной иерархии, противопоставила тем, кто имел хотя бы немного, смешала с уличной толпой.

Наталья расписалась в журнале выдачи документов с чувством, будто подписывает собственный приговор. Прощальный хлопок институтской двери прозвучал, как хлопок двери камеры для осуждённых к пожизненному заключению.

Она остригла длинную свою косу (да как! под мальчика!), объявила родителям, что учиться не хочет, пойдёт работать, и спустя немного времени устроилась помощником кладовщика на склад стройматериалов. Очень быстро Наталья отдалилась от семьи. Её родители не стремились заглядывать в Натальину душу. Не понимали они, что происходит с дочерью, и втайне надеялись на скорое её замужество.

Помощник кладовщика – место бойкое. Постепенно Наталья научилась, по тихой просьбе ласковых оптовиков, отпускать больше указанного в накладной (то гвоздей, то цемента, то краски) и, прикрыв глаза ресницами, укрывать в карман фартука мятые бумажки. Вечером она вываливала шуршащий ворох перед кладовщицей, подсчитывала прибыль и вместе с наставницей подбивала цифры в ведомостях. Наталье полагалось двадцать процентов «дохода», кладовщица забирала тридцать, а пятьдесят отдавали директору склада. Мошенничали аккуратно, не зарывались, умеряли аппетиты ради безопасной стабильности. Так что материально Наталья жила куда лучше бывших своих сокурсниц, о чём она себе напоминала.

А напоминать приходилось часто. Потому что саднила душа, отворачивалась в горестном недоумении от новой Натальиной действительности, задыхалась. «Ничего, привыкну, – упрямо думала Наталья, – человек ко всему привыкает, такая скотина». И назло пересчитывала-пересчитывала-пересчитывала банки с краской, проверяла-проверяла-проверяла номенклатуру гвоздей-шурупов-саморезов, отмечала бессмысленным пинком съехавший с кучи мешок цемента.

И редко, на самом деле редко, – срывалась… бешеным вихрем выскакивала на улицу и стояла, глубоко дыша и перебегая по предметам вокруг горячечными глазами.