Дороже титулов и злата - Полина Федорова Страница 5

Скоро у них родилась девочка, названная Анеттой, шустрый красивый ребенок, впитавший в себя авантюризм и предприимчивость отца и любовь к мужчинам матери. Едва окончив пансион, Аннета вдруг забеременела, а вот предъявить отцовство маркизу Жомини было некому. Вернее, отцами, как выяснилось позже из разговоров с Анеттой, могли быть несколько человек, что, собственно, иными словами и означало «никто». Пришлось делать аборт, после чего выяснилось, что детей у Анетты больше быть не может, а стало быть, резвиться можно вовсю. Лет пять маркиза предавалась любовным утехам, покуда не пришла ей в голову мысль открыть дом свиданий, причем самого высшего разряда. Толк она в сем деле знала, нужные знакомства имелись, а бедных девушек, голодных, бесприютных и готовых в своем отчаянии продавать тело за деньги имелось в избытке. Предприятие удалось, приносило весомый доход, благо спрос на обученных девиц даже превышал предложение, а в случае неприятностей со стороны блюстителей порядка и благочиния можно было прибегнуть к помощи товарища управляющего департаментом полиции, ежели и не прописавшегося в заведении маркизы, то уж, по крайней мере, постоянного клиента. Так что, веселый дом мадам Жомини процветал и имел постоянных посетителей, коим и отдавала предпочтение хозяйка заведения. Князь Антоан Голицын был, несомненно, завсегдатаем оного, особенно в месяцы, после скандального развода. Хотя надо признать клиентом он был весьма беспокойным, не раз мадам приходилось прибегать к помощи вышибал, чтобы утихомирить разошедшегося князя, одна радость, что за свои выходки он щедро расплачивался звонкой монетой.

Сегодня, когда Антоан в пресквернейшем настроении появился в зале у мадам, там уже были гости: за карточным столом сидели несколько малознакомых князю офицеров, из угла в угол слонялся выходящий в тираж известный волокита и ловелас граф Жевужский, пристально лорнетируя гостей, и особенно девиц. Мышиный жеребчик из завсегдатаев с подходящей к его образу жизни фамилией Сластолюбцев, уже держал на своих старческих коленях дородную девицу из Малороссии, беспрестанно хохочущую над его шуточками. Получивший каким-то образом дворянскую лицензию бывший процентщик Арон Бучинский, и по сей день втихаря промышляющий лихоимством, выспрашивал у маркизы про «новые поступления» девиц желательно из провинции, надеясь, что оные обойдутся ему дешевле, чем образованные и нахальные столичные штучки. Был еще какой-то сомнительный барон, верно, из бывших негоциантов, да пара-тройка прожигающих жизнь юнцов из фамилий, составлявших некогда славу России. Вся эта камарилья пила шампанское по семьдесят рублей за бутылку и чувствовала себя, как дома.

— Идите к нам, князь, — позвал его кто-то из офицеров, с характерным шелестом проведя ногтем по торцу карточной колоды. — Сообразим банчок на четверых.

Голицын отрицательно мотнул головой и принял у девицы в фартучке и наколке, появившейся с подносом из бокового входа, бокал шампанского. Выпив его одним махом, он поставил бокал на место и взял другой.

— Вы сегодня опять не в духе, Антоан? — участливо спросила подошедшая к нему маркиза. — Может, прислать вам Зизи? Она у себя и сейчас свободна.

— Можно и Зизи, — неопределенно ответил Голицын, окидывая взором залу.

— А что вам принести?

— Водки, — коротко ответил Антоан.

Он присел за стол, на котором мгновенно появился запотевший графинчик и любимая князем закуска: ростбиф в портере, паштет из бараньей печенки и жареные каштаны. Из боковой двери вышла Зизи в розовом люстриновом неглиже, так плотно обнимающем тело при движении, что для воображения почти ничего не оставалось. Она молча присела рядом и уставилась на князя большими зелеными глазами, так некстати напомнившими ему глаза бывшей супруги.

— Водки хочешь? — спросил Голицын, отведя от нее взгляд и продолжая осматривать посетителей веселого дома.

— Не-а, — непринужденно ответила Зизи.

Будто не расслышав ответа, Антоан налил две полные стопки:

— Пей.

— Не хочу, — капризно промолвила девица.

— Зато я хочу, — не поворачивая головы и словно говоря кому-то в залу, произнес Голицын. — Пей, кому говорю.

Зизи, нахмурив бровки, едва отпила из стопки.

— Я тебе что сказал? Пей! — рявкнул он на весь зал и посмотрел, наконец, на нее. Девушка, встретившись с ним взглядом, надула губки и медленно вытянула стопку до дна.

— Доволен? — с вызовом спросила она и со стуком поставила стопку на стол.

— Доволен, — буркнул Голицын, единым махом осушив свою стопку.

Малороссийская девица, сидевшая на коленях мышиного жеребчика, громко расхохоталась.

— Ой, не можу! — хлопнула она себя по крутым бокам. — Чего захотив… Ты бы, диду, годки в своих постеснявся!

Сластолюбцев улыбался тонкими губами и победно смотрел в залу, как бы приглашая остальных повеселиться вместе с ним. Голицын поморщился и брезгливо отвернулся.

— И все же, князь, вы сегодня чем-то расстроены, — возникла перед его столом Жомини. — Мне не нравится ваше настроение…

— Какое вам дело до моего настроения? — вскипел Антоан, — Вы бы лучше следили за порядком в заведении. А то это ваша малоросска гогочет, как какая-нибудь торговка на базаре.

— Прошу прощения, князь, но сегодня не происходит ничего такого, чего бы не было вчера, третьего дня или ранее, — холодно заметила хозяйка заведения. — И вас это раньше не возмущало. Как и нас, к примеру, когда вы затеяли хоровод из голых девиц вокруг елки, которую изображали сами. Мне кажется, — уже мягче произнесла она, — вам следовало бы отвлечься от мрачных мыслей…

— Оставьте вы мои мысли в покое, — вскричал князь, и многие в зале повернулись в его сторону. — Занимайтесь своим делом, пожалуйста.

Мадам Жомини пожала плечами и с достоинством удалилась. Зизи удивленно смотрела на князя и хлопала длинными ресницами. Антоан налил себе еще водки, выпил залпом, зло глянул на девицу.

— Ну что уставилась на меня, дура?

— Сам дурак! — фыркнула Зизи и отвернулась.

Князь медленно поднялся, хотел было отвесить дуре пощечину, передумал. Пнул ногой стул и скорым шагом вышел из залы.

До своей усадьбы он гнал так, что дважды его крытые сани едва не опрокинулись, а один раз их так припечатало на повороте к придорожному сугробу, что вылетело оконное стекло.

Дома он в первую очередь приказал снова принести водки. Пил, не закусывая, тщетно пытаясь отделаться от ощущения, что он все еще в доме свиданий, а вокруг него хохочущие рожи блудниц и их кавалеров.

— Прочь, шлюхи! — запустил он в них после очередной порции анисовой длинным чубуком трубки, чем вызвал еще более оглушительный смех. А одна, самая противная рожа, омерзительно осклабившись, внятно и четко произнесла:

— Ты сам шлюха…

Потом его долго рвало прямо на ковер, после чего камердинер на руках отнес его в спальню, где раздел и уложил, оставив на ночь кувшин клюквенного морсу. К утру содержимое кувшина было выпито до капли, как и целый штоф водки, который едва не с боем заставил принести себе Антоан. Еще два дня он пил беспробудно, пил бы и долее, однако на третий день прибыл к нему чиновник особых поручений от самого обер-прокурора Синода с приказанием немедля прибыть на аудиенцию. Князя вымыли, одели, похмелили кислыми щами и привезли в Синод, запустив его с черного хода.