Клубника со сливками - Светлана Лубенец Страница 5

Римма в удивлении вскинула брови. Евстолия? Какое редкое имя!

Егоров, улыбнувшись и чмокнув Анечку в щеку, отказался от супчика.

– Все удивляются маминому имени, – сказал он Римме. – Моя бабушка по этой части здорово отличилась. У ее детей потрясающие имена. Дочь она назвала Евстолией, а сыновей – Гамлетом и Творимиром. Гамлет Васильевич любил к месту и не к месту повторять: «Быть или не быть, вот в чем вопрос!»

– Он что, уже…

– Да, он умер два года назад. Был старше мамы на пять лет.

– Это ты, Юрий? – послышался из комнаты старчески шуршащий, но еще вполне сильный голос.

– Я, мама! – отозвался Егоров, помогая Римме снять куртку. – Памперсы привез! – Он пятерней пригладил волосы и шепнул ей в ухо: – Ну, пойдемте знакомиться.

На широкой деревянной кровати на высоко приподнятых подушках лежала седовласая старушка, лицо которой в старых романах непременно назвали бы благообразным. Глубокие морщины, пересекаясь под самыми невообразимыми углами, образовали на нем сплошную сетку, которая почему-то совершенно не испугала Римму. Когда Евстолия Васильевна улыбнулась навстречу сыну, сетка морщин трансформировалась в лучи, бегущие во все стороны от удивительно живых глаз и очень бледных губ. Римма про себя назвала мать Егорова лучистой старушкой и тоже улыбнулась ей.

– Это Римма, моя сослуживица, – представил ее Егоров.

– Еще одна шлюшка! – констатировала Евстолия Васильевна, продолжая любезно улыбаться.

Римма вздрогнула, как от пощечины.

– Ну что ты такое говоришь, мама! – укоризненно произнес Егоров и, как показалось Римме, чересчур суетливым движением поправил ей подушки.

– То и говорю, что есть! Предыдущая была все-таки помоложе! Или мне показалось?..

– Не выдумывай, мама! – перебил ее Юрий Николаевич и обратился к Римме: – Ничего такого не было. Это она так… сочиняет… от скуки…

– Я вполне самодостаточна, а потому никогда не скучаю, ты же знаешь! – очень твердо произнесла Евстолия Васильевна и жестким оценивающим взглядом еще раз обвела всю Риммину фигуру.

Она что-то говорила еще, видимо, неприятное Юрию Николаевичу, потому что он покраснел и совершал множество лишних движений руками. Римма уже не слушала «лучистую старушку» и старалась не смотреть на Егорова. Она размышляла над услышанным. Отчего же ей стало так не по себе? Не оттого же, что ее назвали шлюшкой? Римме плевать, что подумала о ней эта старуха. Но зачем Егоров водит к матери своих женщин? Наверно, за три года, что он в разводе, их было у него немало, но зачем же приводить их сюда? Однако ведь не то, что он их водит, отравило ей существование… Не то… А что? А то, что у Егорова вообще были женщины до нее… Ей очень не хотелось, чтобы они были. Жена – это одно, а все остальные… Их не должно быть!!! Римма с ужасом осознала, что страшно ревнует Егорова к неизвестным «шлюшкам».

– Пойдемте, Римма, – сухо сказал он. – Мама сегодня явно не в настроении.

– Почему это не в настроении? – дробно и громко расхохоталась старуха, которая уже казалась Римме безобразной. – Напротив, у меня сегодня очень хорошее настроение. И, судя по всему, гораздо лучше, чем у этой твоей… прости господи…

Римма, не прощаясь, пошла к двери, сунула ноги в сапоги, сдернула с вешалки куртку и, чуть не уронив выбежавшую из кухни Анечку, выскочила на лестничную площадку. Следом так же стремительно вылетел Егоров. Он схватил ее за плечи и развернул к себе.

– Зачем вы меня сюда привели? – спросила она.

– Я не знал, что мать вдруг понесет такую чушь!

– Чушь?

– Чушь!

– Пусть это называется чушью, – согласилась Римма. – Но вы не могли не знать, что ваша мать мне не обрадуется!

– Я знал, – пристально глядя ей в глаза, сказал Егоров.

– Знали и специально привели меня сюда? – вскинулась Римма и попыталась высвободиться из его рук, но он держал ее так же крепко, как совсем недавно она сжимала врага его сына.

– Я же говорил, что вы должны знать обо мне все! – выкрикнул Егоров.

– Что все? Что я всего лишь очередная в череде… шлюшек?

– Ты и сама знаешь, что это не так…

– Разве мы перешли на «ты»? – еле слышно спросила она.

Егоров ничего не сказал. Он прижал ее к двери квартиры и жадно поцеловал в губы. И Римма неожиданно для себя ответила. Она обняла его за шею, и они целовались до тех пор, пока к их площадке не подъехал лифт с громко переругивающимися соседками.

В машине Егоров опять потянулся к ней, и Римма поймала себя на том, что готова уступить любому его желанию.

– Ты ведь не хочешь в ресторан, правда? – спросил он, стащив с нее берет и обеими руками гладя по волосам.

– Не хочу, – ответила Римма чистую правду. Она хотела туда, где они будут с ним только вдвоем.

– Мы поедем… ко мне?

– Мы поедем к тебе, – согласилась Римма, хотя панибратское «тебе» далось ей нелегко, чему она немножко огорчилась. Это слово должно звучать естественно. Она сейчас специально произнесет его еще раз. Римма улыбнулась и сказала: – Я хочу быть с тобой… Только с тобой… Вдвоем…

Он еще раз поцеловал ее. Она чувствовала, что он не хочет размыкать своих рук, и ей пришлось самой отстраниться. Всю дорогу до его дома они больше не проронили ни слова. Они старались и не смотреть друг на друга, поскольку… если бы еще раз посмотрели, то взгляда было бы уже не отвести, что чревато нарушением правил дорожного движения как минимум.

В квартире Егорова уже не надо было бояться автомобильной катастрофы, «лучистой старушки» или мальчика Ильи. Римма и Юрий Николаевич оказались наконец одни. В прихожей они бросились в объятия друг друга так нетерпеливо и страстно, будто были любовниками, встретившимися после долгой разлуки. То, что еще утром ничего не предвещало такого поворота событий, добавляло остроты и так уже до предела обостренным чувствам. Римме казалось, что она более тридцати лет вяло и серо существовала только ради этого вечера, ради того, чтобы горячие губы этого мужчины целовали ее шею, чтобы его руки обнимали ее плечи и ласкали тело. Она не противилась ничему. Она сама помогла ему содрать с себя и свитер, и футболку, и бюстгальтер, у которого был такой хитрый замочек, что ни одному мужчине с непривычки его не одолеть. И только звук резко вжикнувшей «молнии» на джинсах заставил ее очнуться. Римма вырвалась из рук Егорова, юркнула в ванную и встала под душ. Под струями исходящей паром горячей воды ее била дрожь. Ей хотелось выскочить из ванной обнаженной и мокрой и навсегда прилипнуть к Егорову разгоряченной кожей. И он, почувствовав это, пришел к ней сам. Он тоже больше не мог ждать.

И они обнимались и целовались под шуршащими струями. И чем горячей становились струи, тем яростней делались их объятия. Все могло произойти прямо в ванной, но Егоров не захотел. Он выключил воду и завернул Римму в большое мохнатое полотенце. Прикосновение к коже мягкой ворсистой ткани прибавило ей желания. Она резко отбросила от себя полотенце и прильнула к Егорову так, как и хотела, всем влажным телом и будто навсегда.