Воспевая утреннюю звезду - Мэрилайл Роджерс Страница 5

– Ллис! – позвала из угла зала Брина. Здесь, в углу, хранились целебные травы и снадобья.

Ллис обернулась, держа в руке букет высушенного розмарина. Она только что оторвала горстку бледно-голубых цветов, висевших, как и другие травы, связанными в пучки головками вниз по всей длине стены. Хотя стоял летний полдень, в зале, освещаемом только двумя окнами в стене напротив двери, света было явно недостаточно. Ллис пересекла комнату, торцы которой освещались солнцем, а середина – золотистым огнем камина, разожженным для приготовления еды и для других домашних нужд.

Прошло две недели со времени прибытия раненого воина. Казалось бы, этого времени достаточно, чтобы интерес Ллис к нему ослаб и ей легче было удержаться и не смотреть на него. Как бы не так! Стало еще хуже. В его присутствии она чувствовала себя удивительно неловко. Она презирала себя за это и досадовала, что находит его таким привлекательным.

Ллис собиралась растереть цветы розмарина в пыль, которая хорошо растворяется в вине и чрезвычайно полезна, если ее смешать с различными питательными отварами. Однако, услышав Брину, осторожно положила высушенный букет на длинный стол, уставленный многочисленными сосудами, мерными стаканами и глиняными горшочками.

– Малыш спит, и у меня есть время приготовить свежий эликсир для Ани. Поэтому я прошу… – Брина умолкла.

В ее серых глазах и без того уже ясно читалось беспокойство из-за болезни любимой дочери, с которой они не могли справиться, и еще больше потемнели при мысли, что ей приходится обращаться с просьбой об одолжении, которое могло быть не очень приятно Ллис.

Ллис видела огорчение Брины и, догадываясь, чем оно вызвано, от души улыбнулась, стараясь ее разуверить:

– Я с радостью сделаю все, чтобы помочь тебе.

– Я прошу тебя обработать рану нашего нового друга.

Ллис тотчас же кивнула, соглашаясь выполнить просьбу, с которой Брина не решалась обратиться. С тех пор как молодая женщина охотно приютила в своем доме двух бездомных детей, Ллис с радостью делала для нее все, что могла. Понимая, что будет неловко себя чувствовать рядом с этим человеком, Ллис все же не хотела трусить. Она должна была выполнить просьбу Брины еще и потому, что была ей признательна: ведь с первых же дней появления в доме Адама она стремилась защитить девушку от его необъяснимого презрения. Даже среди своих забот о младенце-сыне и о больной дочери Брина находила время, чтобы смазывать целебными маслами рану Адама. Ллис считала унизительной необходимость искать предлоги для работы где угодно, только не в зале, где лежал больной. Она говорила себе, что благоразумнее всего избегать ситуаций, в которых она могла бы вспылить, и что не следует рисковать спокойствием, которое так много для нее значило. Но все ее доводы были скорее ложью, чем правдой, и она это понимала. Если быть честной, то Адам был для нее опасен не потому, что мог послужить поводом для вспышки ее гнева, а потому что вызывал в ней чувства, которые она предпочла бы не будить.

Хотя Ллис стояла спиной к человеку, сидящему на одном из двух стульев, что стояли в центре комнаты, освещенной камином, она чувствовала: поручение Брины неприятно ему. Он смотрел на девушку тяжелым взглядом. Здоровье быстро возвращалось, но вынужденная пассивность надоела Адаму, и его раздражало то, что на этот раз обрабатывать его рану будет Ллис. Но это не важно. Она обещала и выполнит свою работу, несмотря на неприязнь больного.

Брина быстро ушла в небольшую комнатку, где на матрасе, набитом соломой и свежими травами, лежала ее дочь. Ллис собралась с духом, взяла баночку с мазью и чистые полоски ткани. Прижав к груди все эти материалы и не обращая внимания на созданные людьми преграды между нею и силами природы, она тихонько спела молитву о даровании покоя. Затем, не давая ослабнуть своей решимости, она повернулась к трудному пациенту.

– Чем болен ребенок? – спросил Адам.

При приближении женщины, к которой он испытывал глубокое недоверие, он прищурился. В монастыре эта неотразимая красотка, не стесняясь, пыталась его соблазнить, а теперь подходит робко и неуверенно, словно самочка зверя, чувствующая опасность. Его раздражало, что та самая женщина, которая так бесстыдно завлекала его, теперь делает вид, что смущается и не решается встретиться с ним взглядом… Но он же знает, что она постоянно наблюдает за ним из-под опущенных ресниц. И только потому, что он видел, с какой любовью относятся к Ллис хозяин и хозяйка дома, он не допросил ее о мотивах ее поступков, и прежде всего о том, почему она смеялась при известии о смерти его брата.

Будучи воспитан человеком, впоследствии принявшем постриг, Адам считал, что нельзя позволять обманывать свою совесть, поэтому он испытывал отвращение не только к Ллис, но и к себе, ибо он понял, что не может помешать этому загадочному существу прокрадываться в его сны и там вить тонкую паутину обольщения. Он хотел бы помешать этому, он бы это сделал, но сны были не в его власти. Он не мог ни прекратить их, ни управлять ими по своему усмотрению. Огонь этих фантастических образов зажигал искорки в его глазах. В его снах ее алебастровая кожа сияла на фоне черного шелкового облака кудрей. И цвет ее глаз менялся в них от нежного цвета незабудок до цвета сверкающего сапфира. И глаза эти туманились страстью, когда она привлекала его к себе, чтобы он мог испить пьянящую амброзию ее поцелуя, сулящего немыслимое блаженство.

Адам резко выпрямился. Он обнаружил, что и при ясном свете дня стал жертвой призывной песни сирены и сжал кулаки, сопротивляясь этому зову: он не позволит ей смутить покой своих мыслей, как она это сделала с его снами!

Золотоволосый мужчина волнами излучал неприязнь, но Ллис не могла допустить, чтобы трусость помешала ей выполнить взятые на себя обязательства. Однако ей нечего было ответить на вопрос Адама, она ничего не знала о болезни Ани. Поэтому ее устраивала наступившая после вопроса пауза… Но Адам повторил вопрос: