Тайная помолвка - Вера Крыжановская Страница 5

Посадив Антуанетту в карету, Рудольф поспешно направился в свой кабинет. Остаток пережитого волнения докипал еще в нем, и на лице разлито было холодное надменное выражение. Он едва ответил на глубокий поклон Леви и, бросив на стол свою записку к Самуилу, сказал глухо:

– Ваш хозяин, вероятно, желает напомнить мне содержание этого письма, с которым он поступил довольно опрометчиво? Успокойте его и сообщите, что сумма, означенная в записке, будет ему сегодня уплачена сполна.

Он сел и взял книгу, показывая тем, что аудиенция окончена, но так как еврей не уходил, Рудольф взглянул с удивлением.

– Прощайте, господин Леви… Я очень занят.

– Мне весьма жаль, граф, что беспокою вас так не вовремя, – сказал агент, почтительно кланяясь, – я не премину передать то, что вам угодно было мне сказать, но явился сюда по другому делу. Наш банкирский дом поручил передать его сиятельству, вашему батюшке, и вам, граф, различные долговые документы, находящиеся во владении господина Мейера, и предупредить вас, что уплата должна быть произведена в течение десяти дней.

Он вынул из своего объемистого портфеля и развернул перед изумленным молодым графом длинный список обязательств и векселей, выданных им и его отцом разным лицам в городе; сумма представляла такую крупную цифру, что у Рудольфа закружилась голова.

– Каким образом все эти бумаги попали в ваши руки?

– Они были предложены нам в уплату и приняты без затруднений нашим банком, который не сомневается в том, что долги будут погашены. Позволю себе еще заметить вам, граф, что большая часть этих бумаг просрочена и что десятидневная отсрочка делается только из уважения к его сиятельству. Честь имею вам кланяться, граф.

– Подождите!

Рудольф поспешно написал несколько строк, в которых холодно просил Самуила приехать к нему, чтобы объясниться по поводу возникновения недоразумения.

– Забыл я вам заявить, что патрон болен, – сказал Леви, принимая письмо. – Господин Мейер-сын ведет все дела, а для переговоров вы потрудитесь обратиться к нему. – И, раскланявшись, еврей ушел.

Оставшись один, Рудольф в отчаянии схватился за голову. Уплатить такую сумму было немыслимо, а не заплатить значило разорение и бесчестие. Он решил сказать все отцу.

Как только старый граф вернулся домой, Рудольф тотчас вошел к нему в кабинет и выслал из комнаты камердинера.

Удивление старика сменилось отчаянием, когда он узнал, в чем дело. В полном изнеможении он опустился в кресло; в первый раз он почувствовал угрызения совести за свою расточительность. Но некогда было предаваться бесплодному раскаянию, надлежало придумать, как отвратить угрожающий удар.

Отец и сын высчитали все свои ресурсы, но и продажа серебра, фамильных драгоценностей, конюшен, экипажей и земли не дала бы надлежащей цифры, не говоря уже о неблагоприятных шансах, неизбежных при спешной продаже. Конечно, еврей мог бы выручить свое, продав все с аукциона, но что их ждет после такого скандала? Нищета и бесславие, а для Рудольфа неизбежность отставки.

Они обратились к ростовщикам, но безуспешно, мрачное отчаяние овладело ими, тем более что ответа на письмо молодого графа не последовало.

Через день после того в городе распространилась неожиданная весть: Авраам Мейер внезапно умер от апоплексического удара. Через два дня после погребения старого банкира Рудольф получил лаконическую записку, в которой Самуил извещал, что если граф желает с ним переговорить, то найдет его от 11 до 3 часов дня в конторе.

Скрепя сердце отправился молодой граф к Мейеру.

Его тотчас провели в кабинет банкира, который встал ему навстречу и церемонно предложил стул. Оставшись одни, молодые люди с минуту молчали. Смерть отца, по-видимому, сильно подействовала на Самуила, он побледнел, похудел, и глубокая складка легла между бровей, выражение лица было угрюмо.

– Мне очень тяжело, господин Мейер, – начал Рудольф с глухим раздражением, – говорить о деле, по которому я пришел, и позвольте вам сказать, что я знаю причины, заставляющие вас так действовать. Нехорошо с вашей стороны из мести к такой девочке, как моя сестра, разорять семью, чтобы заставить ее нищетой и бесславием заплатить за оскорбительные слова.

– Вы забываете, – перебил холодно банкир, – что эти слова вашей сестры были внушены ей братом.

– Ну да, сознаюсь, я причина оскорбления, нанесенного вам Валерией, но, господин Мейер, я не первый и не последний из нашего общества следую предрассудкам, к которым издавна евреи дают повод.

– От вас, граф, зависит покончить дело миром, и я полагаю, что до сего дня не давал вам повода жаловаться на неприятные свойства, которые вы приписываете нашему племени.

– О, если вы предлагаете дружелюбное соглашение, – оживляясь, сказал граф, – то я от всего сердца извиняюсь за причиненное вам оскорбление. Дайте нам годовую отсрочку, мы переменим образ жизни, продадим, что можем, без большого убытка и тогда уплатим вам все сполна.

Презрительная усмешка скользнула по лицу Самуила.

– Вы ошибаетесь, граф, речь идет не об извинении между нами, я не даю вам ни часа отсрочки и, если через три дня вы не заплатите, наложу запрещение на все ваше имущество. Но есть еще третий выход, и от вас зависит к нему прибегнуть. Тогда я сожгу все документы и ничего не потребую от вас.

Рудольф глядел на него в недоумении.

– Я вас не понимаю, – проговорил он. – Что же вы от нас потребуете?

Самуил нервно оттолкнул груду бумаг, лежавших перед ним на столе, и глаза его странно вспыхнули.

– Выслушайте, граф, вот мои условия: согласитесь выдать за меня графиню Валерию, и я уничтожу все тяготеющие на вас обязательства.

Кровь бросилась Рудольфу в голову.

– Вы или с ума сошли, Мейер, или издеваетесь над нашим несчастьем! Валерия – ваша жена! Вы забываете, что вы… – он остановился.

– Еврей, – докончил Самуил дрогнувшим голосом. – Но я перестану быть евреем и скоро сделаюсь христианином, я намерен креститься; сверх того, я уже начал действовать, чтобы купить угасшее баронство и получить от правительства право носить титул барона. Конечно, я предпочел бы иначе получить вашу сестру; но зная, каким препятствием тому служит мое происхождение, хватаюсь за всякое средство, чтобы овладеть женщиной, которая внушила мне несчастную, безумную, гибельную страсть, доводящую человека до преступления. То, что я вам сказал, было причиной смерти моего отца. Когда он узнал о моем намерении принять христианство, с ним сделался апоплексический удар, который его убил. Но вы понимаете, что если даже такое несчастье не могло поколебать моей решимости, следовательно, никакие дальнейшие препятствия меня не остановят. Итак, я повторяю: рука вашей сестры или бесчестие. Вы имеете три дня выбора между мной и разорением. Взвесьте все хладнокровно, и мое предложение не покажется вам таким нелепым.