Черный буран - Михаил Щукин Страница 5

— Задача следующая: раздобыть ломы, заступы, лопаты. Если здесь в доме не найдете, пройти по соседним и реквизировать. Плюс дрова, чтобы развести костер и оттаять землю, примерно четыре на четыре аршина. Плюс две подводы. Личное оружие с полным боезапасом должно быть с собой. Выполняйте, Клин.

— Есть! — красавец, командир разведчиков, лихо подхватил со стола маузер в деревянной кобуре, лохматую овечью папаху и первым легко скользнул к выходу. Остальные разведчики, на ходу одеваясь и подпоясываясь, последовали за ним.

Бородовский, осторожно поправляя очки в железной оправе, внимательно смотрел им в спины.

Во дворе, когда Клин начал отдавать распоряжения — кому куда идти и где что искать, один из разведчиков не удержался и тихо спросил:

— Командир, а к чему такая лихоманка? Сняли с фронта, загнали в тыл… Зачем? Землю рыть?

— Астафуров! Еще раз спросишь, я тебе ухо прострелю. Не промахнусь — ты меня знаешь! И еще раз, для всех, — никаких вопросов не задавать! Ломайте двери в подвал, ищите инструмент. Астафуров! Иди, запрягай! И живее, ребята, живее, бегом, как на гулянку!

Строжился Клин и покрикивал на своих разведчиков не потому, что так уж любил показную дисциплину, а потому, что сам он абсолютно ничего не знал и не понимал. Вызвали его среди ночи в штаб, к самому командарму, и там без лишних разговоров, ничего не объясняя, приказали отобрать к утру двадцать самых надежных бойцов, получить продукты, патроны и выехать в Красноярск. Из Красноярска — в Новониколаевск. И поступить в полное и безоговорочное распоряжение особого представителя Сибревкома товарища Бородовского. Выслушав все это, Клин хотел было поначалу открыть рот и задать вопросы, которые у него, привыкшего думать мгновенно, сразу же и появились: каким образом добираться, когда поезда не ходят, и где искать в Новониколаевске этого Бородовского, и что надо будет делать, если… — но рта ему открыть не позволили. Приказали — выполняй. А что и как — не твоего ума забота. К утру Клин отобрал двадцать своих самых надежных бойцов, к утру же им выдали патроны и продукты — без всякой волокиты! И сразу же отправили в Красноярск на четырех тройках свежих лошадей — вот чудеса! Но дальше предстояло еще больше удивиться. На Красноярском вокзале встретили, всех посадили в один вагон и вагон этот сразу же прицепили к поезду, который через два часа тронулся на запад. Ехали, конечно, через пень-колоду, с частыми остановками и долгими стоянками, но главное — ехали. В Новониколаевске их тоже встретили, определили в этот богатый дом и велели ждать.

Прошли сутки.

И вот сегодня, уже под вечер, появился Бородовский, показал Клину свои документы и отдельно — распоряжение Сибревкома, в котором кратко было сказано, что группа разведчиков Пятой армии поступает в распоряжение особого представителя Бородовского и выполняет все его приказания. Подпись. Печать.

— Запомни одно, Клин, — сухо покашливая, говорил ему Бородовский, — полное подчинение и никаких расспросов. Нужные сведения, когда потребуется, я сообщу. Очень желаю, чтобы эти требования дошли до каждого вашего бойца без исключения…

«Пожалуй, и верно сказал Астафуров — лихоманка еще та будет!» — Клин от озноба передернул плечами и потуже натянул папаху на уши — мороз к вечеру заметно окреп.

В скором времени ворота шалагинского дома настежь распахнулись, из них выкатились две подводы. На одной из них лежали ломы, заступы, лопаты, на другой — разнокалиберные поленья и доски, выломанные из остатков каретного сарая. Следом за подводами, в колонну по два, бойко шагали разведчики, покачивая над своими головами взблескивающие штыки винтовок.

Двигались окольными улицами, безлюдными в вечерний сумеречный час, минуя нахохленные, накрытые снегом дома с темными окнами. Иные окна были наглухо затянуты толстыми занавесками льда, и это означало лишь одно: в доме теперь никто не живет, а хозяева либо сбежали неведомо куда, либо померли от тифа, и вполне может статься, что лежат на лавках и на полу окоченевшие трупы и убрать их совершенно некому.

Дружно, в такт, хрупал промерзлый снег под ногами разведчиков.

Синие сумерки стали уже наливаться чернотой, когда впереди замаячила ограда городского кладбища, которое располагалось в березовой роще. Голые деревья с шапками темных грачиных гнезд безмолвно гнулись над крестами и памятниками, наглухо занесенными снегом. Дорожки между могилами никто не чистил, на них лежали нетронутые сугробы, и лишь у самого входа, где виднелись свежие холмики, не отмеченные даже простенькими крестами, снег был истоптан — новых покойников хоронили там, куда можно было добраться без особых усилий. Или не хоронили вовсе. Вдоль забора, зиявшего широкими прорехами, — доски оторвали и унесли на дрова, — были свалены трупы. Иные из них, привезенные недавно, еще чернели, растопыривая крепко схваченные морозом руки и ноги, другие были уже заметены метелями, и сколько их здесь валялось — никто не считал и не ведал.

Заслышав скрип саней и людские шаги, от забора лениво отбежала, недовольно оглядываясь, стая бродячих собак. Но далеко уходить не стала, кучно развалилась под двумя старыми березами и, облизываясь, урча животами, принялась наблюдать за людьми — по какой такой надобности приползли они сюда в столь поздний час, нарушив сладкий собачий ужин?

Бородовский, подсвечивая себе карманным фонариком, развернул на колене листок бумаги, долго вглядывался в нехитрую схему, нарисованную химическим карандашом, затем поднялся и бодро двинулся на ближнюю дорожку, глубоко проваливаясь в сугробе. Скоро донесся его спокойный, негромкий голос:

— Клин! Давай ко мне!

Придерживая на боку кобуру с маузером, Клин в несколько прыжков одолел сугроб и оказался за спиной у Бородовского, который стоял перед высоким деревянным крестом, еще не почерневшим от непогоды, и водил лучиком фонарика по медной табличке. На ней витиеватыми буквами было выгравировано:

«Полковник Алексей Семенович Семирадов.

1884–1919

Ты честно и до конца исполнил свой долг.

Господи, прими с любовью его чистую душу».

Клин ждал приказаний, но Бородовский долго молчал, не опуская лучик фонарика с медной таблички, словно еще и еще раз перечитывал, что на ней было выгравировано. Но вот глухо кашлянул, опустил фонарик и тихо произнес:

— Ну что, Алексей Семенович, свиделись?

— Не понял, что вы сказали?

— Это я так, Клин. Размышления вслух… Теперь надо выставить охранение, чтобы сдуру кто-нибудь не набрел, снег раскидать и развести костер, чтобы земля оттаяла. Могилу раскопать, гроб поднять. Задача понятна?

Клин, изумленный до невозможности, молча кивнул и медленно попятился задом от могилы, снова повторяя слово, услышанное от Астафурова: «Лихоманка… Вот уж точно — лихоманка! Здесь что, могилу раскопать некому было?!»

Но вслух этого вопроса Клин не задал, промолчал, побежал к своим разведчиками и быстро отдал приказания. Не прошло и нескольких минут, как над могилой, на заледенелой земле, был разведен большой костер и высокое пламя, раскачиваясь из стороны в сторону, успевало облизывать деревянный крест и медную табличку. Разведчики, сгрудившись вокруг костра, тянули руки, грелись, но делали это молча, не произнося ни единого слова. Все они за время войны навидались смертей, самых разных, в таком изобильном количестве, что чем-либо удивить или напугать их, казалось, попросту невозможно, а вот поди ж ты… Раскапывать ночью чужую могилу, пусть она даже и полковничья, беляцкая, оказалось не очень-то приятно; тревожный холодок заползал в душу, будто ожили все детские страхи, когда пугают неразумные ребятишки друг друга на ночь страшными историями о кладбищах и мертвецах. И до того ведь напугают, что иной малец вскинется ночью от жуткого видения, забазлает, переполошив всех домашних, и обдуется прямо под себя от страха…