Свадьба Аманды - Дженни Колган Страница 5

Наконец дверь распахнулась, и нашим взорам явился Николас, прикрывающий гениталии кипой салфеток. Кроме шуток — кипой.

— Ба! Веселенькая ночка выдалась, да, леди? — загорланил Николас. Держался он, надо признать, неплохо. — А что у нас на завтрак?

— Для тебя — автобус номер тридцать восемь, — сказала Фран. — Скоро уходит.

— Ха-ха-ха! Сейчас надену свои бальные штанишки и буду с вами! А ты как, дорогая моя?

Мы озирались по сторонам, пока я не сообразила, что это он обо мне.

— Да так, в некотором роде фантастически. — Я ссутулилась в своем полотенце. — В негативном плане. — И тут я увидела на полу нечто, чего не заметила прежде. Открытка. И на этот раз — мне.

— Фра-ан! — Мой голос дрожал, когда я шла следом за подругой в гостиную. — Это открытка.

— Вижу. Ой, Николас, ты только посмотри: дверь!

— Гы-гы! — донеслось из соседней комнаты. — Погодите, я еще парням на работе расскажу!

Я вздохнула.

— Смотри! Смотри, от кого это!

На открытке красовался Эмпайр-стейт-билдинг, почти полностью затененный женским бюстом. На обороте было написано только: «Дорогая! Мне очень жаль — большая ошибка. Я возвращаюсь домой. Алекс.

Воцарилась долгая драматическая пауза. Вернее, воцарилась бы, не ввались в комнату Николас в пурпурных штанах (я и не заметила, что они пурпурные! Эффект — как от взрыва на фабрике вишневых консервов) и не заори:

— Эй, а я знаю, что можно сделать отпадного! Давайте французские тосты приготовим!

Фран устремила на него суровый взгляд паддингтонского медведя.

— Сходи-ка за шоколадом, Николас.

Я все еще пребывала в шоке и толком не заметила ни как Николас исчез, ни как послушно вернулся с дюжиной шоколадных рулетов. Я была слишком занята: тупо пялилась в пространство, и в голове вертелось: «Алекс, Алекс, Алекс, моя единственная настоящая любовь». Алекс, Алекс, Алекс, Алекс, низкопробный ублюдочный крысеныш (определение Фран) — в моих глазах, а также, возможно, в глазах всего остального мира.

Увидев Алекса в первый раз, я тотчас подумала: залезть бы к нему в штаны. А он смотрел на меня и думал то же самое. Это было подлинное родство душ. Ох эти говенные вечеринки в Западном Лондоне, уж я-то должна была знать им цену (хотя та вечеринка оказалась единственной, оправдавшей все ожидания).

Я тогда искала пиво подороже — хозяева припрятали его в глубине холодильника.

— Я один такой, — проворчал высокий голос, — или тут у всех вид, будто им в задницу что-то не то засунули?

— Это модно, — прошипела я. — Им типа завидовать надо. Они только прикидываются, будто им не весело.

— Ох-ххх. Усек. Точно. Значит, мне остается сделать ноги из Западного Лондона или…

— Не получится, — заметила я, оборачиваясь.

— Верно. Или съехать с катушек и сотворить нечто такое, за что я потом откажусь нести какую бы то ни было ответственность.

Это было столь недвусмысленно, что я поперхнулась и повнимательнее взглянула на темноволосое, диковатое на вид существо шести футов двух дюймов, с карими глазами и самыми тяжелыми веками и самыми длинными ресницами, какие мне только встречались.

— Это, — произнесла я, — звучит так, будто ничего похожего нет в сценарии.

Восемнадцать изумительных часов спустя, измотанная, растрепанная и зверски голодная, я лежала в незнакомой спальне, щекотала себе живот ниткой от чайного пакетика и осознавала, что со мной что-то творится.

Десять месяцев спустя я была наверху блаженства: я повсюду бродила с Алексом, который пытался пробиться в музыкальную индустрию. Он знал всех вокруг, мы кочевали с пирушки на пирушку, его друзья были, может, и шпаной, но шпаной с определенным шармом. И я была с ними — просто потрясающе. Пусть Алекс оказался и не самой романтической личностью на планете, что мне до того — вот она я, Мелани Пеппер, двадцати шести лет, и прямо у меня на глазах мелкие поп-звезды блюют в углах грязных ночных клубов. Это была крутая жизнь.

И что гораздо более важно, я обожала Алекса. Я любила эти классные длинные лохмы и по-щенячьи печальные карие глаза, я жаждала его внимания. Я прыгала, пытаясь дотянуться до него, и он озарял меня своей широкой ленивой улыбкой, обводя взглядом собеседников. Когда Алекс обращался ко мне, я смахивала на одну из тех собачонок, которых спасают в Королевском обществе защиты животных. А иногда Алекс подолгу флиртовал с другими женщинами, и я была в бешенстве. Короче, кавалер из него получился неважный, двух мнений быть не может. Но эти его кожаные штаны… словом, сами понимаете, девчонка есть девчонка, а кожаные штаны и поп-звезды есть кожаные штаны и поп-звезды. И я сделала то, чего ни при каких условиях нельзя делать крутым девочкам, — влюбилась в крутого парня. Тут сразу пиши пропало.

И все же Алекса тянуло ко мне. Я замечала странное выражение нежности на его лице. Иногда он звонил просто так. Или пораньше приходил со своей тусовки. Он любил меня. И даже прошел тест на «Ты мне «Тампакс» по дороге не купишь?». И только я собралась предложить, чтобы мы… может быть… жили бы вместе — не что-нибудь серьезное, ничего подобного, просто жили бы себе вдвоем, и все, тоже мне, расходы на зубные щетки, ха-ха… как вдруг он исчез. Сгинул с лица земли.

Как то раз в выходные я ждала звонка Алекса, а он так и не объявился. Все просто как апельсин. Свалив его исчезновение на происки инопланетян и постановив, что я здесь ни при чем, я прождала двадцать четыре часа и в конце концов позвонила Чарли, его соседу по квартире в Фулхэме. Чарли отнюдь не улыбалось разгребать все за Алексом, а доброта вообще была ниже его достоинства. Он устало сообщил, что Алекс отбыл постигать себя в Соединенные Штаты и очень извинялся, что не предупредил меня, но так, наверное, будет легче.

Даже записочки бестолковой не оставил! Алекс бросил меня, удрав на другой континент и уведомив об этом через своего немногословного приятеля!

Несколько недель я даже плакать толком не могла. Из меня все будто выскребли холодной ложкой. Фран тогда оказалась настоящим кладом: никого с более цветистым арсеналом эпитетов и проклятий я еще не встречала. Она исходила за меня ядом, я же пряталась в уголке. Мне даже стыдно было сходить в магазин за хлебцами: казалось, что унижение написано у меня на лице. Так больно мне не было, даже когда я затолкала в нос бумагу с блестками (мне было четыре года, так что нечего думать, будто я с приветом).

Прошли месяцы, и боль накатывала лишь ноющими приступами, которые я совсем недавно попыталась заглушить вот с этим самым гостем, — он как раз облизывался над шоколадными рулетами, словно это была икра.

— Ладно, — сказала Фран. — Отнесу-ка я этот мусор туда, где ему и место.

Я выхватила открытку у нее из рук.

— Хватит, Мел! Бумажонка от низкого ублюдка! Хочешь, предоставлю тебе честь ее поджечь.