Мужские сны - Людмила Толмачева Страница 5

– Вставать в пять утра – это раз! Таскать тяжелые кастрюли – два! Все время в пару, в жаре, а зимой сразу на мороз после плиты – три! Нет, уж лучше мужу помогать бычков кормить. На будущий год в два раза больше телят возьмем. Со столовой уйду. Пусть себе нового повара ищут. Копейки платят, а в сумку все время заглядывают – не унесла ли чего из холодильника. Рейды, вишь, устраивают. С поличным ловят. Меня, правда, Зинка, бухгалтер, всегда предупреждает об этих рейдах. А так бы тоже попалась. Ведь все несут, кому не лень. А как без этого? Что я, за их вшивые три тыщи, что ли, живот надрываю?

В шесть часов пришел Колька, восемнадцатилетний парень, такой же курносый и белозубый, как мать, с синими дедовскими глазами. В целом симпатичный малый, немного развязный, но эта черта нынче характерна почти для всех молодых, впрочем, и называют ее по-другому – коммуникабельностью. Он наскоро поел, переоделся в новую тенниску, голубые джинсы и пошел на дискотеку в Дом культуры.

– Видали его? – сокрушалась Надежда. – Ни посидеть, ни поговорить с тетей! Как будто родственники к нам каждый день наезжают. Ну что за молодежь сейчас, а? Ничего их не интересует, кроме секса и танцулек.

– Мне кажется, это временная болезнь любого поколения, – пыталась возражать Татьяна. – И мы такими же были. Возмужает и остепенится ваш Николай. И не заметите, как это произойдет.

– И все ж таки наше поколение душевней было. Мы старших уважали. А эти ни во что не ставят стариков. А, ладно! Главное, что наркоманом не стал. И на том спасибо. У нас в селе каждый третий подросток – наркоман.

– Неужели? – испугалась Татьяна.

– Ну, если не третий, то пятый это точно. Ой, как я боялась за своего Кольку, вы даже не представляете! Особенно когда ему четырнадцать-пятнадцать было, я не спала, караулила его у калитки. Он восьмой класс заканчивал, когда по вечерам допоздна начал по улицам шляться. Думала, если не услежу – начнет колоться, то руки на себя наложу. Ничего, обошлось, слава Богу! Тут, конечно, и отец, и дед руку приложили. Отец так даже выпорол его как следует, когда он в четыре утра заявился, да еще пьяный. Пива напились с дружками. На следующий день на зад сесть не мог – так его Виталий отчихвостил своим ремнем.

Из магазина вернулся Виталий, и снова все собрались в гостиной.

Теперь за столом царила Надежда. Она командовала, накладывала закуски, покрикивала на мужчин, произносила тосты, и Татьяне стало ясно, кто в этом доме хозяин. Наконец, сославшись на усталость, Татьяна покинула компанию и пошла на второй этаж, где ей выделили комнату с видом на сад.

Она стояла в темной комнате у открытого окна и любовалась закатом. Кармаши в вечерних сумерках мерцали редкими огнями. Откуда-то издалека долетали звуки музыки, женский смех. Татьяна вдруг остро почувствовала одиночество. В городе, в обычной обстановке, она не задумывалась над своей судьбой. Привычный ритм жизни, загруженность на работе, все эти презентации и приемы уводили от печальных раздумий, не давали повода для сожалений и слез. Да и не одна она такая. Взять их коллектив. Десятки несложившихся, а то и покалеченных судеб. Сколько разведенных, обманутых, брошенных женщин! Но здесь, в семье брата, в этом уютном доме, который можно назвать «полной чашей», она испытала чувство зависти – нехорошее, разрушающее чувство. Татьяна даже тряхнула головой, как бы прогоняя черные мысли. Она легла в кровать, но сон все не шел. Внизу все стихло, очевидно, улеглись спать.

На Татьяну вдруг нахлынули воспоминания. Вот она, двадцатилетняя студентка журфака, идет по сельской немощеной улице. Дома здесь стоят лишь по одну сторону, так как протянулась улица вдоль высокого берега Огневки, потому и название у нее – «Береговая».

Возле почерневшего от времени деревянного дома на скамейке сидит парень с синими, как небо, глазами. Парню двадцать два года, и зовут его Виталий Кармашев. В этом селе у многих такая фамилия. Одни родственники друг другу, другие просто однофамильцы. Вот и у Татьяны родители – однофамильцы. Они оба родом из этих мест. А приехала Татьяна из города на каникулы, погостить у дяди Паши.

– Здравствуйте, – поздоровалась она с парнем.

– Привет, – смутился он.

– Здесь живут Кармашевы? – спросила Татьяна.

– Здесь, – растерялся парень. Если бы он не растерялся, то, наверное, ответил бы, что в селе половина жителей – Кармашевы, и еще, наверное, посмеялся бы над ее вопросом. Но он был молод и не так боек, как городские, к тому же ему понравилась девушка, явно не здешняя, тонкая и нежная, как молодой побег весенней ивы.

– А я их родственница, – пояснила Татьяна и взялась за чугунное кольцо на калитке.

– Там никого нет, – опять невпопад сказал Виталий.

– А где они?

– На работе.

– А скоро они вернутся с работы?

– В шесть часов.

Этот глупый диалог мог бы продолжаться еще долго, если бы Татьяна не вспомнила Виталия. Он выплыл из ее памяти десятилетним пацаном, с которым она бегала купаться в Огневке, когда их семья приезжала в Кармаши в гости к бабушке.

– Так ты, должно быть, Виталий? – обрадовалась Татьяна.

– Ага. А ты Таня? – в свою очередь, вспомнил сестру Виталий.

Они рассмеялись, но как-то принужденно. Оба еще стеснялись друг друга. Днем они купались в Огневке, загорали. А уже вечером, шагая в клуб на «Самую обаятельную и привлекательную», свободно болтали и вовсю хохотали. Виталий рассказывал Татьяне забавные случаи из своей армейской жизни, а она ему – веселые истории из студенческой. Она не помнит точно, когда это началось между ними. Неужели в первый же день, в клубе? Да, да. Они сидели в последнем ряду, напряженно глядя на экран, где развивался интересный сюжет, и Татьяна, машинально меняя позу занемевшего тела, положила руку на подлокотник деревянного кресла. Но там уже лежала рука Виталия. Татьяна отдернула свою руку, словно обожглась, а Виталий убрал свою, но не предложил, мол, садись удобнее, как тебе хочется. Обратно возвращались молча. То ли фильм тому причина, то ли нечаянное прикосновение обнаженных, горячих от солнечного загара рук. На следующий день у Виталия была рабочая смена в ремонтных мастерских. Пришел он домой уже поздно, но они все же пошли на речку и долго плавали, до ночи. Мария Афанасьевна оставила для них на столе крынку молока и картофельные шаньги. Вернувшись с реки, они ели эти шаньги и давились от смеха. Изо всех сил стараясь не шуметь – в доме уже все давно спали, – они то и дело прыскали, зажимая рты, но от этого еще пуще заходились смехом. На глазах выступили слезы, но истерика не проходила. Пришлось выбежать в темные сени, чтобы дать волю эмоциям, и странно, смех тотчас прошел. Они стояли рядом, тяжело дыша, и молчали. Были видны лишь неясные очертания их голов и плеч. Темнота и тишина оглушали. Они задыхались от сухого, сладковатого запаха старого дерева, терпкого духа перечной мяты, пучки которой развешала по стенам бабушка. Или их душила страсть молодых тел? Татьяна почувствовала сначала легкое прикосновение его ладони к своему бедру, но не пошевелилась. А ладонь парня, горячая, сильная, скользила все ниже. Вот он сжал в кулаке подол ее сарафана и приподнял его. Татьяна закрыла глаза, стиснула зубы и затаила дыхание. Он прижался к ней так тесно, что стало слышно биение его сердца. Его рука по-прежнему сжимала ее подол, а второй он обхватил ее затылок и, крепко удерживая в ладони ее голову, стал неистово целовать лоб, щеки, губы, шею. Она, безвольно обмякнув, едва держалась на ногах. Он почувствовал эту податливость, схватил ее на руки и понес в чулан, дверь в который была тут же, в сенях. Но пока он торопливо срывал с гвоздей какие-то старые жакеты и пальто и бросал их на пол, устраивая ложе любви, она вдруг увидела себя со стороны и ужаснулась. Они сошли с ума! Ведь это грех! Они брат и сестра! Пусть не родные, двоюродные, но в них течет общая кровь их рода. Эти трезвые мысли окончательно погасили пламя страсти, минуту назад обжигающей и доводящей до судорог ее ноги и низ живота. Она бесшумно выскользнула из чулана и стремглав влетела в дом. В небольшой комнатке, где у одной стены стояла ее кровать, а напротив спала бабушка, Татьяна перевела дыхание, скинула сарафан и юркнула под одеяло. Но уснула лишь под утро. А на следующий день они всячески избегали друг друга. Утром Виталий наспех позавтракал и убежал на работу, как будто за ним кто-то гнался. Татьяна сначала поехала с дядей и тетей Марусей на покос – помогала грести высохшую на солнце траву, – а после обеда отправилась с соседскими девчонками за земляникой. Но что бы она ни делала, из головы не выходила ночь: ватрушки, безудержный нервный смех, душные сени, горячие руки Виталия. Татьяна не знала, как ей разобраться в этом сумбуре чувств и мыслей. Воспоминания о сенях были сладкими, пьянящими, но тут же ее окатывал холодный душ презрения и отвращения к собственному телу, как будто она испачкалась в нечистотах, а смыть их сразу не получается, нет поблизости воды. Так и промаялась весь день. Вечером она лежала в кровати и читала книгу. Она слышала, как пришел с работы Виталий, как он умывался под умывальником, разговаривал с бабушкой, ужинал. Ей казалось, что он специально так медленно все делает, как будто дожидается ее, но не вышла из комнатки, так и уснула с книгой в руке. Через два дня взаимного отчуждения первым не выдержал Виталий. У него был выходной. После завтрака он как ни в чем не бывало позвал ее на речку. Бабушка уговорила заупрямившуюся внучку: «Чего тебе с книжками этими в духоте сидеть? Еще начитаешься за зиму-то. Иди на реку. Седни вёдро, жарко будет. Иди, иди». Татьяна надела купальник, взяла старое бабушкино покрывало и вышла за ворота, где на лавочке ее дожидался Виталий. Они молча спускались к реке по тропке, заросшей с обеих сторон крапивой. Татьяна, боясь обжечься злой травой, невольно прижималась к Виталию, а он по-рыцарски уступал ей дорогу, иногда придерживал за талию, когда тропка уж слишком круто шла под уклон. Эти мелочи были приятны ей. Каждая женщина, юная или старая, оценит знаки внимания со стороны мужчины. Уж так устроены женщины, ничего тут не поделаешь.