Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн Страница 5

Масуд не терял надежды, и у него были планы на будущее. Когда война закончится, сказал он, он вернется к своей любимой профессии архитектора. Он уйдет из политики, ну разве только народ выразит желание провести демократические выборы. В столовой все были заворожены его словами. Я спросила его, допустил ли он ошибки, в которых сегодня раскаивается. Он задумался, потом признался, что действительно совершал ошибки во время гражданской войны и сожалеет об этом. Но кто их не совершал?

Он ловко встал, выпрямившись во весь свой высокий рост, попрощался с нами, обнял Ахмада и так же внезапно исчез, как и появился.

Все прошло не так. Слишком быстро, наперекосяк. Невозможно управлять этим человеком. И я решила не возвращаться во Францию, пока не увижу генерала снова.

Когда Ахмад вернулся в Бретань, я приступила ко второму своему репортажу для Шанталь Верон и ее ассоциации «Негар». Какая женщина! До прихода талибов она преподавала французский язык в престижном лицее для девочек «Малалай» в центре Кабула. С тех пор она создавала подпольные классы в столице, строила школы в Панджшире, поскольку Масуд очень хотел, чтобы и мальчики, и девочки получали образование. Везде она раздавала тетради, ручки, ластики, линейки — тот необходимый минимум, который зачастую был недоступен многим афганским семьям. В этот раз ее копилка позволила приобрести школьные принадлежности на 9 тысяч долларов.

Надо было видеть, как деревенские жители встречали эту неподкупную, скромную и неутомимую женщину. Как свою родную сестру. Я видела в их глазах тот же напряженный блеск, который встречала в глазах беженцев. Афганский свет. Как люди смогли оставаться такими живыми после стольких перенесенных ужасов, оплакав столько смертей? Какая-то сила поддерживала их. Именно тогда я прониклась любовью к афганцам — мужчинам, женщинам, старикам, детям, — и ни разу не усомнилась в этой любви. Встреча с этим народом расширила мое представление о мире.

По возвращении в Роджа-Бауддин я стала ждать второй встречи с генералом. Время шло, стремительно заканчивался мой месячный отпуск, но никак не моя жажда работы. У меня было время подумать; и, как следствие этого, к моей первой мечте — поговорить с Масудом — прибавилась еще одна: снять передовую.

Военная база Роджа-Бауддин была основной в расположении Масуда, именно здесь он сконцентрировал свои силы. Она была также и местом аккредитации, где специальное подразделение безопасности рассматривало просьбы иностранных журналистов и гуманитарных организаций. Если такое разрешение было получено, подразделение брало на себя все хлопоты по приему, размещению, контактам, переездам. Поэтому через деревню в сторону вертолетной площадки шла нескончаемая вереница машин. Четыре уцелевших в боях вертолета перевозили продукты питания, членов штаба Северного Альянса, военную технику на линию фронта и, наконец, раненых. И это не считая приезжих, направляющихся из Европы в Таджикистан и обратно. Вся эта адская по сложности логистика лежала на плечах двух мужчин — Зубайра Амири, улыбчивого, живого крепыша, и его шефа Азима Сухайла, который, напротив, проявлял нервозную суровость. Безопасность Масуда зависела от их бдительности. Они занимали небольшой офис в крупном здании, которое окрестили Министерством иностранных дел Северного Альянса. Я проводила массу времени, теребя их по-английски: «Ну что, у вас есть новости от Масуда? Он согласен дать мне еще одно интервью? Когда?» Но напрасно я жужжала вокруг них как пчела. Они оставались равнодушными к моему волнению, встречая мои просьбы выражениями типа: «Да, Брижитт» или «На все воля Всевышнего». В Афганистане время течет по-иному. Оно здесь дольше и шире, чем в любом другом месте. Смирившись, я делала единственное, что было в моей власти: сидела и ждала.

В комнате было всегда полно народу. Здесь было много плодов цивилизации: компьютер, принтер, вентилятор и, верх комфорта, маленький телевизор. Радиоузлы, соединяющие Зубайра и Азима с главным штабом, трещали беспрерывно. Капризный генератор дополнял звуковую какофонию. Вся эта современная техника накалялась, весело урча до той поры, пока не отключался свет, что никогда не заставляло себя ждать. И тогда в комнате воцарялась церковная тишина.

Этот офис был настоящей информационной миной, и я сожалела, что не знаю персидского. Мужчины входили, садились на корточки и болтали бесконечно обо всем и ни о чем — о грузовике, который свалился в овраг, о войне, об уборке урожая, об исчезнувших братьях. Любопытно, но в этой оживленной комнате счет времени терялся. Помощник без устали наполнял наши стаканы. Он высоко приподнимал металлический чайник, из которого струился густой крепкий чай, и пары кардамона наполняли ароматом тяжелый воздух помещения. Мухи кружили над паколами. Я была тут единственной женщиной. Однако среди этих суровых лиц с орлиными носами, с мрачными взглядами я ни разу не почувствовала себя в опасности. Сначала они с удивлением рассматривали высокую белокурую женщину, которая каждый день просила о том, чего ей упорно не давали. «Амер Сахеб? Она хочет видеть Амера Сахеба?» — передавали они друг другу шепотом. Я была одета на афганский манер: просторное платье поверх широких шаровар, которые скрывали мои формы, и платок, накинутый на собранный на скорую руку хвостик. Возможно, они говорили себе, что эта женщина проделала огромный путь, чтобы поговорить с их шефом. Во всяком случае, видя, что я безропотно переношу жару и терпеливо дожидаюсь своего, они приняли меня как элемент своей повседневности.

Тем утром Зубайр постучался в мою дверь: «Брижитт, у меня сюрприз для вас».

За его спиной я увидела свою коллегу Франсуазу Косс. Она была внештатным журналистом. Возгласы радости: мы познакомились в Таджикистане, подружились, и мне было так приятно увидеть знакомое и милое лицо. Все же я чувствовала себя одинокой в этом до отказа набитом домике для гостей. Поскольку других мест не было, она устроилась в моей комнате. Мы жили в спартанских условиях: одна душевая и один туалет на весь дом. Франсуаза пережила песчаную бурю, которая накануне парализовала жизнь в регионе, а сегодня высадилась с вертолета с тремя собратьями по перу — русским журналистом Аркадием Дубновым и двумя марокканцами. Ответственные за безопасность Зубайр и Азим насторожились: арабы с пакистанскими визами в стане Северного Альянса были им не по душе. Но этих рекомендовал Абдул Расул Сайаф, их союзник.

На протяжении всего полета арабы избегали контакта, молчали, казалось, из-за рева моторов и винтов. Чтобы убить время, Франсуаза снимала кабину вертолета и ее пассажиров. Дубнов заметил, что один из марокканцев, тот, что поменьше, прикрыл лицо ладонью. Они хотели встретиться с Масудом. Ничто другое их не интересовало: ни лагеря беженцев, ни тюрьмы, где им было разрешено поговорить с пленными арабами. Они ни разу не воспользовались своими видеокамерами.

Я застала их в саду, говорящими по-арабски. Вечерело, становилось прохладно. Как только я приблизилась, они замолчали. Я не отступила: так как нас, горстку коллег, призывали общаться друг с другом, почему бы не начать сейчас? Тот, что носил очки в круглой металлической оправе, был более общительным. Со своими очками и коротко стриженными волосами он напоминал начальника компьютерного бюро. Его звали Кассим. Узнав, что я француженка, он заговорил со мной по-французски без малейшего акцента. Он жил с женой в Бельгии, где работал на лондонское агентство вместе с Каримом. Мы говорили о чем придется. Меня интересовал ислам, равно как и другие религии. Много лет назад, в Пуатье, я познакомилась со старым евреем, который пережил депортацию. Он объяснял мне значение Йом-Кипур (Великого Прощения). Меня всегда интриговали религиозные праздники. Они восходили к незапамятным временам, и если продолжали существовать, значит, человечество в этом глубоко нуждалось. И так как я видела перед собой двух образованных мусульман, я решила расспросить их об исламе.