Любовь по порядку - Мария Барская Страница 5

Я тихонечко отомкнула замок, не стала ни в домофон звонить, ни в дверь. Однако отца моего не обманешь. Он мигом выскочил в прихожую.

— Ты где так долго ходишь?

— Прекрасно тебе известно, что собиралась к Альбине. У нее и засиделась. У тебя что-то произошло?

— Нет, но я волновался.

— Папа, у меня при себе мобильник. И Алин телефон ты знаешь.

— Не привык людей понапрасну тревожить.

— Никого ты не потревожил бы. Особенно если бы позвонил на мой телефон.

— Звонки с городского очень дорогие.

— Папа, во-первых, теперь это совсем недорого. Во-вторых, мобильный мне фирма оплачивает. Сто раз тебе уже объясняла.

— Значит, по-твоему, раз чужие деньги, их можно бесконтрольно тратить! — Отец возмущенно засопел. — Извини, но я привык мыслить по-государственному.

Папа, мои буржуи от твоего звонка не разорятся. Наоборот, твое классовое сознание должно радоваться от того, что ты их используешь. Это малая компенсация зато, как они меня эксплуатируют.

— Кто тебя эксплуатирует, кобыла ты здоровая! Люди тебя наняли, чтобы ты работала, а не по телефону трепалась.

— Три четверти моей работы состоит из переговоров по телефону.

— Больше бы дело делали, меньше говорить бы пришлось.

— Твоими бы устами, папа, да мед пить. Моя работа как раз в том и состоит, чтобы уговаривать и договариваться.

— Потому что не настоящая это работа, — буркнул он.

— Какая же настоящая? Чертить? Но теперь чертежи компьютеры делают.

— Да. Теперь все не так, — хмуро пробормотал он.

— Просто функции человека изменились, — продолжила я. — Люди с высшим образованием теперь думают или говорят. Изредка — то и другое вместе.

— Вот ты и болтаешь.

— Что поделать, папа. За болтовню мне и деньги платят. Болтать тоже надо уметь, чтобы толк вышел.

— Не знаю, какой может быть толк, если ты точилки продаешь.

Опять он за свое! Когда-нибудь не выдержу и взорвусь. Тысячу раз ему втолковывала, что работаю в российском филиале крупной международной фирмы, которая владеет производством товаров нескольких известных марок и занимается их распространением. Шариковые ручки. Перьевые ручки класса люкс. Одноразовые зажигалки, бритвы, пена для бритья, карандаши…

Точилок мы как раз не производим. Однако к очередному юбилею фирмы для VIP-клиентов была изготовлена эксклюзивная партия автоматических точилок для карандашей с нашим логотипом. Несколько экземпляров было подарено особо отличившимся в тот год сотрудникам, и я оказалась в их числе.

Карандашами я не пользуюсь, точилка была мне совершенно ни к чему, и я на свое несчастье подарила ее папе. Он, как бывший военный инженер, обожает хорошо заточенные карандаши.

Сей уникальный агрегат меня сгубил. С той поры папа прочно и навсегда утвердился во мнении, будто я торгую точилками. Раньше он, видимо, имел весьма туманное представление о роде моих занятий. Зато, получив от меня подарок, разом осознал глубину моего падения.

Теперь, когда его спрашивали, чем я занимаюсь, он со скорбным видом отвечал:

— Точилками торгует. А ведь училась на филолога! Институт с красным дипломом закончила! Работала по специальности. И вот результат!

— Отец, перестань меня позорить! — увещевала я. — При чем тут точилки!

— Плохие точилки! — перебивал он. — Халтура! Карандаш под неправильным углом затачивают.

— Папа, это сувенир!

— По-твоему, раз сувенир, значит, работать не должен? Зачем он тогда?

Была у тебя хорошая профессия. Старалась бы, стала бы настоящим ученым. Уважаемым человеком. А ты за легкими деньгами погналась. Ведь диссертация была готова. Защитила бы, получила кандидата наук. Совсем другое дело. А сейчас стыдоба одна.

То, что я — заместитель директора по маркетингу и рекламе, — для него пустой звук. Слово «маркетинг» ему непонятно, а слово «реклама» действует на моего родителя, как красная тряпка на быка. Он ее столько по телевизору насмотрелся, что теперь считает это явление главным врагом человечества. Я при нем вообще стараюсь о рекламе не упоминать.

Вот и живем мы с папой в двух разных измерениях. Он — в своем, которое зиждется на принципах и реалиях из прошлого. Все точки отсчета у него оттуда. А я живу здесь и сейчас. И как бы мы ни любили друг друга, нам порой крайне трудно договориться.

Мама моя умерла пятнадцать лет назад. Мы остались вдвоем, и папа привык опекать меня. Для него мне не сорок один и даже не двадцать пять, а лет эдак от силы пятнадцать. Он же сам — глава семьи. И это несмотря на то, что я уже давным-давно нас обоих обеспечиваю. Его пенсии нам не на многое бы хватило.

Тем не менее он у нас глава семьи и принимает все решения. Я по давно заведенной традиции отдаю ему всю зарплату. Поначалу она была маленькой, затем начала расти, однако родитель мой наших месячных расходов не увеличивал, фанатично экономя на любой мелочи и откладывая излишки на черный день. Папа сам тогда тоже еще работал.

Я получала одно повышение за другим, и нужно было соответствовать новому положению, однако с папой это не представлялось возможным. Мы по-прежнему жили в режиме жесточайшей экономии, практически согласно официально установленному государством прожиточному минимуму: пальто на семь лет; пара колготок на год, три пары трусов на два года и еще что-то в подобном духе.

— Зачем тебе новые туфли? — искренне удивлялся мой дорогой отец. — У тебя еще целы те в которых ты ходишь. Правда, зимние сапоги развалились. Пойдем покупать. Я тут присмотрел магазинчик на нашем рынке. Отечественные. Совсем недорого, и сноса им не будет. Подошва хорошая, устойчивая, толстая. Как раз для нашей зимы.

— Папа! Не могу я на работе в таких появиться! Меня уволят!

— А ты придешь, и сразу сними. Поменяй на туфли.

— Туфли уже тоже неприличные.

— Да я ведь тебе каблуки подкрасил и набойки новые сделал.

— Не могу я ходить в одних туфлях и в одной юбке! Пойми: я хоть и маленький, но начальник. Я зарплату хорошую получаю, в частности, для того, чтобы могла прилично одеваться и не портить имидж компании.

— Что ты им можешь портить? — искренне недоумевал он. — Аккуратная, чистая, строгая. Не то что нынешние финтифлюшки. — Он поморщился. — Глаза накрасят, коленки голые наружу. Срам один. Вот они-то как раз твой имидж и портят.

— Папа, тебе хочется, чтобы меня уволили? Мне, между прочим, уже намекнули. Пора, мол, гардероб сменить.

Только после этого папа, скрепя сердце, выделил мне необходимую сумму.

Баталии местного значения выматывали меня, и я приняла мужское решение: оставлять себе с каждой зарплаты заначку. И премии утаивала. С тех пор хоть в магазин стала ходить спокойно, не спрашивая разрешения у папы.