Комната влюбленных - Стивен Кэрролл Страница 5

Принесли чай. Волчок поклонился, поблагодарил и вынул из кармана сделанный вскоре после реставрации Мэйдзи [5]японский перевод «Макбета», отхлебнул чаю и принялся делать заметки на полях. На третий день по прибытии он уже приступил к своим официальным обязанностям — переводил разговоры, письма и документы, а еще он вызвался участвовать в культурно-образовательной программе. Волчок сразу же предложил поставить радиоспектакль но «Макбету», начальство поначалу поворчало, что это не совсем то, что надо для Би-би-си, но в конце концов велело представить сокращенный вариант пьесы.

Волчка окликнули. Он поднял глаза и увидел, что перед ним стоит хозяин, слегка согнувшись в поклоне, и протягивает ему прямоугольную деревянную дощечку с тонко нарезанным тунцом. Рядом фарфоровая чашечка. Саке, сразу понял Волчок. Он ничего этого не заказывал. Было ясно — это жест доброй воли со стороны хозяина. Ресторан замер. Волчок чувствовал, что все глаза устремились на него. Еще не опомнившись от приятного удивления и смущения, он стал благодарить хозяина и на полуфразе понял, что говорит по-японски. В ресторане стало еще тише, а потом хозяин заговорил, — казалось, он хотел удостовериться в только что услышанном, в том, что этот молодой человек в форме британского офицера говорит по-японски, не просто говорит, а говорит хорошо.

Хозяин стал объяснять, что лежит на дощечке: рыба, маринованный имбирь, соевый соус, хрен-васаби; он говорил робко, как будто беседовал с призраком. Лишь после того, как Волчок ловко подцепил палочками кусочек сырой рыбы, поднес ко рту, проглотил, сказал, что рыба превосходна, а хозяин с улыбками и поклонами поблагодарил за похвалу, напряжение в зале спало. Но потом Волчок непринужденно поинтересовался, где хозяин умудряется брать такую свежую рыбу, — и посетители снова напряглись, а сам хозяин в замешательстве не знал, что ответить. Волчок спокойно заверил его, что задал вопрос из чистого любопытства. Тогда ему сказали, что рыбу поставляет брат хозяина, рыбак.

— А пиво? — не унимался восхищенный Волчок.

— А это коммерческая тайна, — с загадочным видом ответил владелец.

Волчок еще раз заявил, что ресторанчик просто чудо, а хозяин еще раз поклонился, поблагодарил и занялся остальными клиентами. Волчок больше не сомневался: разделявшая их стена взаимных подозрений пала. Окружающие глядели как-то озадаченно, будто пытались переварить доселе невозможную мысль: «А вдруг все не так уж плохо? А вдруг эти захватчики не такие уж и варвары?»

Наутро Волчок стоял в режиссерской будке Национального радиоцентра. В звукозаписывающей студии толпились актеры. Из колонок громыхала какая-то зажигательная музыка — не иначе как голливудский саундтрек. От нечего делать Волчок пытался определить смутно знакомую мелодию. Внезапно музыка умолкла.

— Японский народ должен узнать имена военных преступников.

Какой-то человек в костюме, белой рубашке и при галстуке стоял вплотную к микрофону с текстом в руках. Пятеро актеров в таких же официальных европейских костюмах шагнули из-за его спины.

— Да, да, мы должны знать. Скажите нам их имена! — пропели они в другой микрофон, на манер хора из греческой трагедии.

Обливавшийся потом чтец махнул рукой, призывая их к молчанию:

— Подождите, подождите!

— Скажите нам их имена! — повторил хор.

— Народ Японии больше не может ждать!

— Скажите нам имена преступников!

— Да, да, вот их имена!

Японец-режиссер пристально следил за происходящим из будки, перегнувшись через свой стол. Рядом звукорежиссер не сводил глаз с пульта, где вращалась бобина и тихонько гудела звукозаписывающая аппаратура. Ассистентка режиссера наблюдала за актерами из-за его спины. Она стояла, прислонившись к стене, с какой-то папкой в руках. Вдруг Волчок почувствовал на себе чей-то взгляд. Женщина с папкой пристально и как-то удивленно смотрела на него, но тотчас отвела глаза, увидев, что он это заметил.

Наконец запись подошла к концу. Волчок обернулся к режиссеру и обнаружил, что женщина опять смотрит на него тем же пристальным взглядом. На этот раз она не отвела глаз и заговорила с ним на безупречном, изысканном английском:

— Извините, пожалуйста. Я не хотела на вас пялиться, только мы с вами точно знакомы.

Волчок посмотрел более внимательно:

— Простите?

— Лондон, сразу после того, как все началось.

Теперь пришел его черед воззриться на нее с недоумевающим видом.

— Вы, наверное, думаете, я с ума сошла? — промолвила она с легкой улыбкой. — Это было в каком-то правительственном здании, забыла в каком. И имя ваше забыла, — добавила она со смехом. — У меня ужасная память на имена, а на лица — хорошая.

Она слегка подалась к нему. Волчок смотрел на нее, не зная, что думать.

— Меня зовут Боулер, Аллан Боулер.

Девушка удивленно подняла брови.

— Но все называют меня Волчок.

— А, да, Волчок, — улыбнулась девушка.

— А вас как зовут?

— Я Момоко, — бросила девушка и побежала к режиссеру разбирать какое-то сомнительное место в сценарии.

Хорошие переводчики были в городе наперечет. А выходившие из-под пера сотрудников Отдела информирования и просвещения населения тексты зачастую пестрили весьма своеобразными оборотами. Волчок стоял, нахмурив лоб, и наблюдал, как его новая знакомая в два счета переписала очередной перл, придав ему вполне удобоваримый для японского слушателя вид.

Тем же вечером они сидели в переделанном под пресс-клуб ресторане, в старом пятиэтажном здании. Момоко с поразительной живостью восстановила подробности их встречи шесть лет тому назад. По сути дела, они виделись уже дважды, но эти два раза слились воедино, тем не менее Момоко все прекрасно помнила. Она тогда впервые в жизни сопровождала отца, дипломата но имени Тошихико, на дипломатический прием и чувствовала себя настоящей взрослой дамой. Поначалу ее рассказ несколько смутил Волчка, но Момоко рассказывала так ярко, что воспоминания о том вечере всплыли и в его памяти. Правда, тогда она была круглолицей девочкой-подростком, а не элегантной молодой женщиной.

Момоко приехала в Лондон семилетним ребенком и прожила там десять лет, пока отца не отозвали. Она поучила прекрасное образование, училась в Лондонской школе для девочек, была лучшей в классе но истории и английской литературе. С одинаковой изысканностью изъяснялась по-английски и по-японски. Момоко любилa повторять, что у нее два города. Две жизни.

Пресс-клуб был полон звуками. Мелодии из музыкального автомата, хохот и приветственные вскрики то накатывали волнами, то налетали внезапным вихрем. Но постепенно звон стаканов, смех, шум голосов и звуки модных песен слились в какой-то нестройный гул, который делался все тише и тише по мере того, как Момоко оживляла прошлое.