Йенни - Сигрид Унсет Страница 5

– Ну, кандидат Грам, как вам нравится все это? Не правда ли, вино здесь во всяком случае очень хорошее?

– Да, великолепное. Да и помещение здесь необыкновенно колоритное.

Однако, как он ни бодрился, на него нашло уныние. Фрекен Винге и Хегген старались занимать его и заговаривали с ним, но он отвечал отрывисто и не был в состоянии поддерживать разговор. Тогда Йенни и Хегген начали говорить друг с другом о картинах. Шведский скульптор молчал и смотрел на фрекен Ярманн. Песня о любви с игривой и завлекательной мелодией как бы проносилась мимо ушей Хельге, неся радость и надежды другим. Обстановка, которая его окружала, была типично итальянская: пол был из красного кирпича, сводчатый потолок как бы опирался о толстую каменную колонну посреди комнаты, стены были выкрашены известью. Столы были, как это и подобает, некрашеные, сиденья на стульях соломенные, воздух был спертый и кисловатый – это пахли винные бочки, находившиеся за мраморным прилавком.

Вот оно – быть художником в Риме. Все было точь-в-точь, словно он видел перед собой картину или читал описание в книге. Только сам он был тут совершенно лишний, безнадежно лишний. И ему вдруг стало ясно, что он никогда не станет своим в этом кружке.

К черту все это, так и лучше! Вообще он не годится ни для какой компании, а в особенности для компании художников. Посмотреть только, как беззаботно берет Йенни Винге толстый, грязный стакан с темным вином!

Да, до сих пор он не знал настоящей жизни, он только мечтал и читал. А когда он встречал живых людей, то старался приноровить их к мертвым, выдуманным фигурам.

Хельге почувствовал, что голова у него кружится от выпитого вина. Он был рад, когда они вышли на улицу.

– Если вы теперь пойдете домой и ляжете, то завтра проснетесь с головной болью, – сказала фрекен Винге. Она шла рядом с ним, остальные ушли вперед.

– Послушайте, фрекен Винге, не находите ли вы, что я навожу только тоску на общество? Признавайтесь честно и откровенно.

– Нет, голубчик… вся беда только в том, что вы не знаете нас, а мы вас.

– Я трудно схожусь с людьми. Да, в сущности, я, кажется, и не способен как следует сойтись с кем-нибудь. Право, было бы лучше, если бы я не воспользовался вашим любезным приглашением и не пошел бы с вами. Знаете, чтобы уметь веселиться, надо упражнять себя в этом направлении, – и он сделал попытку улыбнуться.

– Совершенно верно. – Хельге услыхал по ее голосу, что она улыбается. – Я начала тренировать себя с двадцати пяти лет. И должна признаться, что вначале дело шло очень плохо.

– Вы? Я думал, что художники всегда… Кстати, мне никогда не пришло бы в голову, что вам уже двадцать пять лет. Я думал, что вы гораздо моложе.

– Слава Богу, я уже гораздо старше.

– Отчего слава Богу? Я мужчина, а я с сожалением оглядываюсь назад на каждый прожитый год… быть может, впрочем, потому, что каждый год проходит для меня бесследно… я никому не нужен… – Хельге вдруг замолчал на полуслове. К своему ужасу, он почувствовал, что его голос дрожит. Он постарался объяснить это тем, что на него подействовало вино. И зачем он откровенничает с этой девушкой, которой он совсем не знает? Однако, вопреки самому себе, он продолжал: – Право, мне кажется, что это совсем безнадежно. Отец часто рассказывал мне про свою молодость, и у меня создалось впечатление, будто в его время молодежь была полна всяких иллюзий. А вот у меня никогда не было ни одной иллюзии… А годы так и бегут… проходят зря… и их ничем уже не вернуть.

– В этом отношении вы не правы, кандидат Грам. Никогда нельзя сказать, что год потерян… разве только тогда, когда жизнь складывается так, что единственным выходом является самоубийство. Мы начинали жизнь без всяких иллюзий, участвовали в борьбе за существование, и к тому же в самом нежном возрасте. И привыкали ожидать всего самого худшего. В один прекрасный день мы сделали открытие, что мы сами можем добиться чего-нибудь хорошего. Бывали и такие моменты, когда мы думали: если ты перенесешь это, то тебе уже нечего больше бояться в жизни. С обстоятельствами надо бороться… и по большей части всегда можно найти выход.

– Вы большая оптимистка, фрекен Винге.

– Да, я стала мало-помалу оптимисткой. Когда постоянно видишь, как много может вынести человек, не теряя мужества к дальнейшей борьбе и не падая, то…

Она не докончила, так как в эту минуту они поравнялись с небольшим кабачком.

– Мы зайдем сюда, – сказала она, входя в дверь.

Они очутились в маленьком помещении; вдоль стен шли бархатные скамьи, а перед ними стояли маленькие столики, на прилавке горела большая никелевая горелка.

Остальные пришли раньше них и сидели уже за столиком. Хельге очень хотелось поболтать с фрекен Ярманн. Она была оживлена, и ее сонливость совсем прошла, но она была всецело занята Хеггеном и Алином. Фрекен Винге потребовала себе яиц и ела их с хлебом.

– Какая здесь странная публика, – обратился к ней Хельге. – Мне кажется, сплошь преступные типы.

– О, да, публика здесь очень смешанная. Но не забывайте, что Рим современный город. Здесь много людей, занятых ночной работой. А этот кабачок один из немногих, которые открыты всю ночь. Вы не голодны? Я буду пить черный кофе.

– Вы всегда так долго сидите по ночам? – С этими словами Хельге посмотрел на свои часы, было уже без малого четыре часа.

– Ах, нет, – со смехом ответила Йенни. – Мы только изредка позволяем себе такие кутежи. Иногда мы дожидаемся восхода солнца и потом завтракаем. А вот как раз сегодня фрекен Ярманн не желает идти домой.

Хельге сам не отдавал себе отчета, почему он сидит и не уходит. Они пили какой-то зеленоватый ликер, и у него отяжелела голова, но остальные развеселились, болтали и смеялись.

Они вышли из кабачка уже под утро. Хельге шел рядом с Йенни Винге по темным безлюдным улицам. Вдруг шедшие впереди них остановились. На каменном крыльце, выдававшемся на улицу, сидели два мальчика-подростка. Франциска и Йенни заговорили с ними и дали деньги.

– Нищие? – спросил Хельге.

– Право, не знаю, – ответила Йенни, – старший говорит, что он газетчик. Но здесь очень мало нищих, и некоторые из них очень богаты. Один доктор рассказывал мне, что тут есть нищий – калека, так у него вилла на Фьезоле.

– У нас в Норвегии калек учат работать, – заметил Хельге. – Таким образом, они могут честно зарабатывать свой хлеб.

– Да, но на эти деньги они не могут выстроить себе виллу, – возразила Йенни со смехом.

– А все-таки в этом есть что-то аморальное, когда человек выставляет свои убожества…

– Ну, человека деморализует уже одно только сознание, что он калека. Ведь он все равно сознает, что вызывает в людях сострадание, и ему приходится волей-неволей принимать помощь от людей или от Бога.

В это время они подошли к двери, которая была завешена грязной занавеской. Йенни подняла занавеску и очутилась в маленькой часовне.