Глашенька - Анна Берсенева Страница 5

Все это так потрясло ее тогда, что она даже тетрадь отдельную завела и вклеивала в нее все статьи и заметки о декабристках, которые удавалось вырезать из газет и журналов. И даже теперь, когда острый интерес к ним остался пусть и в недавнем, но прошлом, Глаша все же не воспринимала его как обычное детское увлечение.

– Почему же вас именно декабристки так заинтересовали? – спросил Лазарь.

Интересно было видеть, как меняется выражение его глаз: внимание уже побывало в них весельем, потом сделалось изумлением и вот теперь снова стало вниманием.

– Потому что их жизнь имела смысл, – ответила она.

– А мне кажется, и ваша жизнь тоже имеет смысл. Просто так, без жертвенного подвига.

– Моя? – удивилась Глаша. – Я об этом не думала…

Она сказала чистую правду, но только сказав ее, поняла, в чем причина этой правды.

Она просто не считала, что ее жизнь уже идет. До сих пор была учеба, родители, подружки, книги, но все это было только детство, а жизнь… Нет, ее Глаша еще только обдумывала, только представляла, какая она у нее будет. Но в мыслях у нее при этом не было, что жизнь ее уже началась.

Да она ведь и не начиналась раньше. Жизнь началась только сейчас, в ту минуту, когда Глаша вышла в тамбур и Лазарь взглянул на нее рембрандтовскими глазами. И все, что происходит теперь, когда они сидят за ресторанным столиком, разделенные темной розой, – это происходит уже не в детстве, а просто в жизни.

Она вступила в жизнь, как в море, и, как море, жизнь оказалась сплошная, единая. Вот началась она, а дальше будет только длиться, длиться, длиться.

Глаша и не предполагала, что граница жизни окажется такой ясной, такой осязаемой, что ее можно будет перешагнуть, как линию прибоя, можно будет потрогать рукой.

Она протянула руку и потрогала пальцем розу. Лепестки отливали темным перламутром.

– Вы очень старательно обдумываете жизнь, Глаша, – сказал Лазарь. – Слишком старательно. Меньше расчета!

– Но я ничего не рассчитываю, – недоуменно проговорила она.

– Я, может, не так выразился. Да, вряд ли вы рассчитываете. Но слишком по-девчоночьи к жизни относитесь.

– Но как же еще я могу к ней относиться? – удивилась Глаша.

– Свободнее. – Его глаза сверкнули. Глаша не поняла, что это сверкнуло в них. – Крупнее. Не так дробно. В ней ведь довольно много непредсказуемостей, в жизни. Жаль будет, если вы окажетесь к ним не готовы. Хотя… – Он улыбнулся. Глаза сразу сверкнули снова, но уже совсем по-другому. – Вы к ним готовы. Не зря же про декабристок читаете. Что-нибудь да поняли.

Глаша не очень поняла, что он имеет в виду. Она была сейчас слишком взволнована, чтобы сосредоточиться.

Вагон качнуло сильнее. Поезд замедлил ход и остановился. Лазарь отодвинул занавеску и посмотрел в окно.

– Станция Дно, – сказал он.

– Здесь Николай Второй от престола отрекся, – машинально проговорила Глаша.

И тут же прикусила язык – вспомнила, как Лазарь заметил, что она переполнена всякими сведениями. Наверное, в этом и состоит дробность ее сознания. Но она ведь правда интересуется историей! И правда представляет, как в действительности происходило все то, о чем она читала в книгах, и переживает за людей, с которыми все это происходило. И что же ей теперь, переделывать свое сознание? Делать его крупным? Но возможно ли это и что это вообще значит?..

Глаша не знала ответов на такие странные вопросы. Все это было слишком смутно, непонятно. Может, слишком взросло?

– А почему вы так рано в Москву едете? – спросил Лазарь. – До первого сентября больше двух недель.

– Надо с жильем устроиться, – объяснила она. – Мы с папой у его однокурсника остановимся, пока с общежитием разберемся.

– А где вам общежитие дают? – спросил Лазарь.

– Еще не знаю.

– Я на Ленгорах жил, – улыбнулся он.

– Вы учились в университете?

Глаша обрадовалась. Если он учился в МГУ, значит, пережил то же, что совсем недавно переживала она. Такое же волнение – вдруг не поступлю? – и такое же ослепительное счастье потом, когда впереди – Москва… Москва!

Эта общность пережитого сразу сделала Лазаря понятнее, даже как-то ближе.

– Да. На химфаке, – ответил он. – Пять лет назад окончил.

– А где вы работаете?

– На производстве. Действительно, по делам еду в Москву, вы угадали. Ну, давайте еще раз за вас выпьем, Глаша. Мне очень помогла встреча с вами.

– Помогла? – Глаша так удивилась, что даже шампанское до рта не донесла. – Но чем же я могла вам помочь?

Наверное, ее удивление выглядело смешно – Лазарь улыбнулся. Но объяснил при этом серьезно:

– Вы меня воодушевили. Я был в унынии – думал, с круга слетел. Вот представьте: крутится плоская поверхность, и вы на ней, и вас все больше относит к краю, и удержаться в центре вы никак не можете. А потом вас и вовсе с поверхности сносит, а тогда уж обратно ведь не вернешься – слишком быстро этот круг вращается. И всё – всю жизнь проведете где-то на обочине. Ну вот, я думал, что с круга слетел. А это мне сильно не по нутру. И вдруг девушка серьезная, и глаза у нее умные, и Некрасова она любит… Увидел я вас, и стало мне легко и весело! Допивайте шампанское, – неожиданно завершил он. – Я вас провожу.

Вот так! А Глаша-то думала, они долго еще будут сидеть за столом у покачивающейся розы, будут разговаривать обо всем, и счастье, охватившее ее, когда она поняла, что уже переступила границу жизни, что она уже не готовится жить, а просто живет, – это счастье будет длиться и длиться…

И вдруг он спокойно говорит ей: «Спать пора», как несмышленому ребенку!

– Да, – проговорила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Уже поздно.

– Еще рано, я бы сказал, – улыбнулся Лазарь. – Пойдемте, Глашенька.

В Глашином вагоне было совсем тихо. Потертая дорожка делала шаги беззвучными. В руке Глаша держала розу, сжимала ее, не замечая, как колются шипы. В середине вагона дорожка собралась в складку, и она чуть не упала. Лазарь придержал ее за плечо. Так странно было идти по спящему вагону с этой темной розой в руке, странно было почувствовать его руку у себя на плече! И самое странное было – понимать, что все это сейчас закончится.

В ту секунду, когда Лазарь придержал ее, чтобы она не упала, Глаша поняла: ей хочется, чтобы он так и держал свою руку у нее на плече, да и обе руки ей на плечи положил бы, и развернул бы ее к себе, и обнял, и поцеловал.

Эти мысли обожгли ее, и ей показалось, он уже делает все это.

Но только показалось, конечно. Глаша остановилась у закрытой двери своего купе.

– Вы… – Она хотела спросить: «Неужели вы уйдете?» Но не спросила этого, конечно, а только выговорила: – Вы тоже в этом вагоне едете?