Преступления страсти. Алчность - Елена Арсеньева Страница 49

Казалось, все его действия обречены на удачу…

В апреле-июне 1710 года он организовал осаду крупнейшего торгового порта Шведского королевства — Риги, и крепость через месяц сдалась. Во время военной кампании в Прибалтике и Прутского похода Меншиков управлял Санкт-Петербургом и губернией, руководил строительством военно-морского флота и высшим органом государственного управления — Сенатом.

В 1712–1713 годах вновь пришлось участвовать в войне, на сей раз — за пределами России. Меншиков командовал русскими войсками в Померании (Северная Германия) и в союзе с датско-саксонскими войсками взял шведские крепости Штральзунд и Штеттин, за что был награжден высшим датским орденом Белого Слона и высшим прусским орденом Черного Орла.

Следующие годы, до смерти государя в 1725-м, Меншиков занимался государственной деятельностью, строительством и благоустройством новой столицы, укреплением и оснащением российского Балтийского флота, ставшего в Петровскую эпоху одним из сильнейших в Европе. В 1719 году светлейший князь был назначен президентом Военной коллегии (это соответствует чину военного министра, в качестве президента Военной коллегии он отвечал за состояние и приумножение всех вооруженных сил России). После заключения Ништадтского мирного договора со Швецией (1721 г.) Меншиков был пожалован чином вице-адмирала.

Это был человек воистину незаурядный. В Меншикове сочетались талант военачальника и хватка предпринимателя. Он основал немало заводов, приносивших огромную пользу государству (и немалый доход самому князю, а как же без этого!). Он учреждал торговые компании, заботился о привилегиях для российских купцов в европейских державах, держась при этом курса: «Меньше покупать за границей, а больше — продавать». Именно Меншиков одним из первых в России стал создавать предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья и полезных ископаемых.

И все же во многом он оставался тем же Алексашкой, который когда-то совал за щеку утаенную от отца монетку. Он обогащался где мог и как мог, и алчность его росла прямо пропорционально тем невероятным возможностям, которые открывались для ее насыщения. Другое дело, что насытить ее было совершенно невозможно. Есть такая пословица — брюхо добра не помнит. А римский философ Саллюстий аналогичным образом выразился и об алчности: «Алчность всегда безгранична, ненасытна и не уменьшается ни при изобилии, ни при скудости. Богатство не уменьшает алчности».

Древние философы вообще знали толк в алчности и умели сказануть так, что слова их оставались в веках. «Деньги ведь что еж, которого легко словить, но непросто удержать», — писал Клавдий Элиан. И ему вторил Публилий Сир: «Жадного деньги возбуждают, а не насыщают».

Меншиков являлся живой иллюстрацией к этим мудрым изречениям…

Он по праву считался одним из богатейших людей России. После победы при Полтаве в его владение были переданы города Почеп и Ямполь, увеличившие число его крепостных на 43 тысячи душ мужского пола. Теперь он стал вторым после царя душевладельцем в России. Меншиков пополнял свое состояние где мог и как мог — военными трофеями, огромными доходами с вотчин, предпринимательством (кирпичное производство, хрустальный завод, винокурение и т. д.), казенными подрядами — не брезгуя взяточничеством и воровством государственных средств.

В 1711 году Петр впервые узнал о злоупотреблениях Меншикова. Тот был публично бит по физиономии, но, конечно, это его не остановило. Утерся — и продолжал свое! Три года спустя назначена была, по доносам, особая следственная комиссия. И с тех пор она работала по делам Меншикова практически постоянно. Были годы, когда он беспрестанно находился под следствием, но его спасало покровительство Петра I, нуждавшегося в деятельном и верном сподвижнике, ну и расположение Екатерины, с его помощью познакомившейся с Петром и испытывавшей благодарность Александру Даниловичу всю жизнь. Она заступалась за старинного друга от всей души, всеми средствами!

Лишь благодаря снисходительности Петра Александр Данилыч отделывался выплатой крупных штрафов. «Где дело идет о жизни или чести человека, то правосудие требует взвесить на весах беспристрастия как преступления его, так и заслуги, оказанныя им отечеству и государю, — писал Петр, — а он мне и впредь нужен».

Ну что ж, Меншиков продолжал увеличивать свое состояние всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Не довольствуясь взятками с многочисленных просителей, которые обивали его пороги (в защиту его можно, впрочем, сказать, что ему несли и несли, беспрестанно искушая этими подношениями, ну он и искушался охотно… чтобы никого не обидеть), Меншиков брал свою долю с грабежа имений польской шляхты, отнимал земли у смежных с его имениями помещиков. И конечно, обкрадывал казну на всевозможных подрядах.

Лишь к концу царствования Петра, после того, как бурная страсть Екатерины к Виллиму Монсу подорвала доверие царя к Екатерине и ко всем, кому она покровительствовала (Петр безосновательно подозревал Александра Даниловича в сводничестве), Меншиков подвергся серьезной опасности, будучи вновь уличенным в злоупотреблениях. Но судьба распорядилась так, что вскоре Петр умер… и его смерть открыла Меншикову дорогу к еще большей власти.

Не странно ли, что именно на этой дороге, усыпанной, чудилось, алмазами и золотом, уставленной сплошными триумфальными арками, он набрел на ту яму, куда и рухнул с оглушительным грохотом?

Умирая, Петр начертал слабеющей рукой: «Отдайте всё…» — и перо выпало из его рук. Император покинул мир сей, оставив семью и приближенных разгадывать эту загадку. Более всех разгадкой ее был озабочен Меншиков. И это понятно. В прежнем завещании наследницей была названа Екатерина, но после гадкой истории с Монсом Петр то завещание разорвал. Кого же он имел в виду теперь? Жену, которой возвращал милость? Старшую дочь Анну, которую больше всех любил? Младшую Елизавету? Или жалконького мальчишку, внука своего, сына царевича Алексея, тоже Петра, который воспитывался где-то на задворках дворца?

Эх, кабы Екатерина была названа в завещании… Александр Данилович знал: это все равно что он сам взошел бы на престол. «Отдать всё» любой из царевен — значит немедля свалиться в опалу. Девицы его терпеть не могли — слишком уж своеволен, шапку перед ними не ломает, потому что отлично помнит — именно ему была обязана матушка возведением на престол. Этого чванства дочери рижской прачки и солдатской потаскухи, искренне считавшие себя достойными российского трона, Меншикову простить не могли. Теперь-то, когда перед которой-нибудь из них, очень возможно, забрезжили корона и скипетр, Меншиков призадумался, что, может, и зря он так, вот уж где стоило соломки подстелить… Но сделанного не воротишь, можно лишь подсуетиться и девиц куда-нито девать. А куда можно девать девиц, как не выдать замуж? У Анны имелся уж сговоренный Гольштейн-Готторпский герцог Карл-Фридрих — следовало ускорить свадьбу и спровадить старшую царевну за пределы России. А для младшей поскорей подыскать жениха: или во Франции, или среди каких-нибудь прусских герцогов.

И уж совсем худо будет, если возьмут верх приверженцы старины, которые спят и видят возвести на трон «жалконького мальчишку» Петра. Не могут позабыть, что отец его, царевич Алексей, погибший в застенках Шлиссельбурга, и мать, царица Евдокия, в монастырь заточенная, мечтали повернуть Россию на прежний путь. В таком случае, знал Меншиков, и ему, и богатству его придет бесславный конец. Либо сошлют куда Макар телят не гонял, либо вовсе голову снесут. А добро его расхитят новые временщики… Для них, что ли, наживал?!