Сладкая мука любви - Джил Грегори Страница 48

Отчаяние захлестнуло Эмму. Что же дальше, думала она. Сейчас он проснется и посмотрит на нее холодным, равнодушным взглядом. Он не захочет не только целовать ее или заниматься с ней любовью, но даже видеть ее хоть изредка. В точности как и обещал.

Но она-то, она-то хочет видеть его! Не только видеть, но и повторить то, что было. Снова ощутить тяжесть его тела, и сладость проникновения, и упоение экстаза.

В этот момент девушка поняла, что выздоровление для нее невозможно, что она обречена желать Такера всю оставшуюся жизнь.

Лишь нечеловеческим усилием воли ей удалось подавить рвущиеся наружу рыдания. Спустившись с нар, она потянулась за одеждой, белой грудой кружев лежащей на полу рядом с мужскими брюками.

Ей почти удалось ускользнуть прежде, чем Такер проснулся. Почти. Она уже была полностью одета, и чувство собственного достоинства вернулось вместе с одеждой. По возможности расчесав волосы пальцами и оставив их свободно рассыпаться по плечам, Эмма на цыпочках двинулась к двери.

– Ты куда, солнышко? – спросил Такер, садясь на нарах.

Голос его был низким и хрипловатым со сна и очень напоминал тот, который она слышала в минуту их близости. Эмма затрепетала.

Опомнись, приказала она себе, борясь с предательской слабостью. Мужчины и женщины делают это сплошь и рядом, и никто не просыпается утром, умирая от желания, от готовности отбросить все – честь, совесть, семейную гордость – ради того, чтобы все повторилось. Ты уже взрослая и должна мыслить здраво. Если он прочтет твои мысли, то станет презирать тебя за безволие.

Девушка заставила себя повернуться и посмотреть на Такера.

«Она ненавидит меня за то, что случилось», – подумал тот.

Эмма была бледна, изящные черты лица обострились, глаза смотрели отчужденно. Этот взгляд напомнил Такеру четырнадцатилетнюю девочку, лежащую на земле с растянутой лодыжкой. Именно так, отчужденно и недоверчиво, смотрела на него та девочка. Словно ожидала от него всего самого наихудшего. Доверие, открытость, искренность – все то, что она дарила ему в час рассвета, – исчезли без следа. Если вообще существовали. Если он не вообразил себе все это.

– Отец наверняка уже разыскивает меня. Собственный голос показался Эмме чужим и каким-то деревянным. Но она даже была рада этому, зная, что маскирует боль, от которой разрывается на части ее душа. И все же Эмма знала: скажи Такер хоть слово, даже попросту молча раскрой ей объятия – и она бросится к нему безоглядно.

Ничего подобного, конечно, не случилось. Такер кивнул. Лицо его было бесстрастно.

– Если немного подождешь, я провожу.

– Зачем? Мы на землях Маллоев. Здесь я в безопасности.

– И верно, я забыл, – признал он, усаживаясь спиной к стене.

– На твоем месте я бы поскорее оделась и взяла ноги в руки. Отец и его люди могут явиться сюда в любой момент. Как ты? Сможешь дойти до дома? – Она внезапно заколебалась. – Если нет, я вернусь с лошадью…

– Что бы это значило, Маллой? Что я все еще под твоей опекой?

Такер постарался произнести это легким, поддразнивающим тоном, надеясь тем самым вызвать у нее улыбку. На миг ему почудилось, что уголки рта девушки дрогнули. Она смотрела на него в нерешительности, и по мере того, как взгляд Эммы скользил по его избитому телу, выражение его смягчалось. Вот она посмотрела на нары, на которых они совсем недавно лежали в объятиях друг друга. Губы ее приоткрылись, и Такер решил, что пробился сквозь ее холодность. Взгляды их встретились. Он мог бы поклясться, что она вспоминает. Вспоминает эту ночь, и страсть, и нежность, которые они разделили.

Но девушка лишь глубоко вздохнула, и взгляд снова стал отчужденным, словно она попросту вычеркнула эту ночь из своей жизни.

– Нет, Гарретсон, это было вчера. А сегодня мне нет до тебя дела.

Он должен был бы чувствовать облегчение. Совершенно очевидно, что нелепая страсть, которую они ощутили друг к другу – вопреки всякой логике, вопреки всему, что их разделяло, – отгорела для Эммы Маллой.

Все это было прекрасно, просто прекрасно… Вот только ему-то не удалось покончить с этой историей. Может быть, на этот день, но отнюдь не навсегда.

Такер сел и свесил ноги с нар. Он с трудом удержался, чтобы не застонать. Как обычно, настоящая боль пришла не сразу, а много позднее побоев. Теперь болела каждая косточка, каждая мышца, каждая связка. Где-то ныло, а где-то дергало или слабо, но неприятно пульсировало, и можно было с легкостью определить, куда пришелся каждый удар. Впрочем, боль могла подождать. Эмма собиралась уйти, и не ясно было, увидятся они еще когда-нибудь или нет.

– Может, увидимся как-нибудь? – вырвалось у Такера, и в ту же минуту он почувствовал себя круглым идиотом.

– Это еще зачем? – осведомилась Эмма тоном, способным заморозить и эскимоса.

В глазах ее что-то мелькнуло на одно мгновение – и исчезло. Теперь они выглядели, как два кусочка бирюзы в глазах прекрасной языческой статуи.

– Все было лишь для того, чтобы перебеситься, не так ли? С этим покончено. Так мы договорились.

Эмме хотелось, чтобы Такер бросился к ней, схватил ее в объятия так грубо, как только пожелает, и сказал, что не отпустит ее, что все только начинается. Тогда ужасная пустота в душе исчезнет, сомнения развеются и вернется все то, во что она поверила на несколько часов.

Но он лишь молча смотрел с обычным своим непроницаемым видом.

– Что ж, прощай, – пробормотала девушка и повернулась к двери прежде, чем на глаза навернутся слезы.

– Любой договор можно пересмотреть, – послышалось за спиной.

Она оглянулась. Такер стоял теперь возле нар с задумчивым и несколько настороженным видом. На нем были только брюки, ничего больше. Она в отчаянии смотрела, как солнечные лучи пронизывали его спутанные волосы, золотили поросль на груди… И небо за окошком не могло соперничать с синевой его глаз. Вот только небо было приветливым, а глаза Такера – упрямыми и холодными. Они не всегда бывали такими, теперь она знала это. Совсем иначе он смотрел на нее на их импровизированном ложе страсти, когда они сплетались в объятии, которое было естественным, как дыхание. Ей казалось тогда, что можно утонуть в его глазах, в его любви…

Девушка резко оборвала неуместные мысли. Это была слабость, не более того, заставлявшая хвататься за соломинку. Что надеялась она прочесть во взгляде Такера? Сомнения в том, что страсть, которую они разделили, поставила точку на их влечении друг к другу? Надежду, что само это влечение не было ошибкой.

Но если он думал так, то почему молчал? Почему не пытался удержать ее? Он всегда был активной стороной, значит, и теперь поступил бы по-своему вопреки ее протестам. Но ничего не происходило, и Эмма поняла, что больше не выдержит.

– Не вижу причины пересматривать наш договор! – резко проговорила она. – Впрочем, если ты думаешь иначе, говори. Я слушаю.