Полет над разлукой - Анна Берсенева Страница 48

Аля сидела за столиком летнего кафе и снизу вверх, не отводя взгляда, смотрела на вздыбленную, невозможную громаду собора Саграда Фамилиа.

Она была в Испании, в Барселоне, но обо всех географических подробностях она забыла, глядя на уходящий в вечернее небо собор Святого Семейства. Кофе стыл в стоящей перед нею чашке; маленький таракан торопился куда-то прямо по бумажной салфетке, как в какой-нибудь московской кафешке.

Аля не видела ни кофе, ни таракана, ни шумной толпы вокруг – только этот странный, необыкновенный храм.

Она знала, что архитектор Гауди не успел его достроить, что его достраивают до сих пор, и подъемные краны подтверждающе теснились рядом с его стенами, – но ей он казался абсолютно завершенным. Вернее, ей казалось, что незавершенность тоже входила в замысел архитектора, о котором Аля еще три дня назад даже не слыхала, а теперь не могла понять: как же она жила, не видя Саграда Фамилиа?

Три дня назад Аля сидела в кабинете Карталова, смотрела в пол и незаметно ковыряла пальцем гобеленовую обивку стула. Мебель в кабинете была старинная, и ехидные хитрованцы уверяли, что стулья взяты из того самого гарнитура мастера Гамбса, в котором искали бриллианты Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым.

– А не рано ты культивируешь в себе артистические капризы? – сердито говорил Карталов. – Я думал, ты серьезнее!

– Да я серьезная, Павел Матвеевич, – не поднимая глаз, бормотала Аля. – Даже слишком…

– Не знаю! – Он недовольно покрутил головой. – Может быть, это теперь считается серьезным – за неделю до генерального прогона отпрашиваться, как первоклассница в туалет на уроке. Объясни мне, по крайней мере, какие-такие у тебя дела нашлись?

– Да у меня не дела… – еще невнятнее оправдывалась Аля. – Мне просто надо… Я просто должна… Ну, мне нужны эти три дня, Павел Матвеевич! – выпалила она, жалобно глядя на него.

– Я же говорю: как школьница с поносом, – проворчал он, и по его сердитому тону Аля поняла, что он готов сдаться.

Вообще-то она разговаривала с Карталовым постфактум и на всякий случай старалась не думать, что станет делать, если он откажет категорически. Но в последнее время все в ее жизни понеслось в таком стремительном ритме, все события казались настолько неотменимыми, что она просто не могла не подчиняться своим странным желаниям, которые со стороны и вправду были похожи на обыкновенные капризы.

Конечно, все началось с вечерней репетиции сцены смерти Стаховича. С того мгновения, когда Карталов сказал про мелководье и Аля поняла, что это правда, что на маленькие, уютные чувства сил не дано – во всяком случае, ей не дано.

Но Рома – он не хотел ей верить!

– Ты выдумала, ты все выдумала, – твердил он, обеими руками держась за парапет набережной с такой силой, что ногти у него посинели.

– Я не обманываю тебя, Рома, пойми! – Аля повторяла это в который раз, и отчаяние уже слышалось в ее голосе. – Я хотела бы, чтобы это было неправдой. Но что мне делать – я так чувствую, я не могу чувствовать по-другому!..

– Я же не говорю, что это неправда. – Он качал головой и даже зажмуривался, разве что уши не затыкал. – Я говорю: ты выдумала. Ты в своих мозгах покопалась и решила, что раз ты в меня с первого взгляда не влюбилась, так и все теперь. А по жизни все не так бывает!

Она понимала, о чем он говорит, но это ничего не меняло.

– По жизни тоже по-разному бывает, – пыталась объяснить Аля. – У разных людей – разные жизни, понимаешь? У нас с тобой…

– Замолчи! – вдруг закричал он. – Если б ты не стала бы думать-размышлять, если б просто сделала – и все… Все у нас бы с тобой получилось! А ты думать стала, взвешивать. Так нельзя!

И как было ему объяснить, что именно теперь она наконец перестала думать и взвешивать – и сразу поняла, что не может с ним жить? Что отсутствие любви – это то препятствие, которое не обойдешь, как не обойдешь смерть, разлуку, неизбежность…

Аля боялась смотреть ему в глаза. На мгновение ей показалось, что сквозь отчаяние и боль в них мелькает безнадежная ярость – как у загнанного в угол зверя.

Она не помнила, как рассталась с ним в тот вечер. Наверное, пообещала позвонить потом, еще раз встретиться, спокойно поговорить…

После разговора с Ромой она чувствовала себя выжатой как лимон.

«Как страшно, – думала она. – Как невыносимо! Ничего нельзя объяснить, все объяснения путаются, такими глупыми, неважными становятся, никого ни в чем не убеждают… Когда я действительно рассчитывала, сравнивала – он этого в упор не замечал. А теперь, когда совсем наоборот…»

Окно на кухне было распахнуто прямо в майскую ночь, за рекой Сходней осторожно и робко попробовал голос соловей – и вдруг залился бесконечными, неостановимыми трелями.

«Надо уехать, – подумала Аля, слушая эти самозабвенные переливы. – Надо просто уехать, успокоиться. Я слишком погрузилась в эти неясности, так нельзя!»

Она села на складной деревянный стул, голову положила на пустой кухонный стол, в светлый круг под лампой. Надо просто решить, куда уехать, а потом все остальное: Карталову сказать…

«Но я же ненадолго, – уговаривала себя Аля. – На пару дней хотя бы! Можно к маме, в Тбилиси, она все время зовет, и Резо тоже. Нет, к маме не надо – опять что-то рассказывать, объяснять… Или в Коктебель, к Глебу! Под ливанские кедры… Еще сезон не начался, у него наверняка флигель свободен».

Но и к Глебу Семеновичу ехать ей не хотелось – хотя палевые, выжженные солнцем склоны Карадага встали перед глазами так ясно… Коктебель был местом для души; немного было таких мест на земле.

Аля вспомнила, как стояла на пологом холме под скалой Сюрю-Кая и думала о тайне пространства, которая потрясает человеческую душу – может быть, даже больше, чем тайна слова.

А потом что-то такое смешное произошло, только она не могла вспомнить… Ага, вспомнила: подошла к ней сердитая тетка, стала выспрашивать, не покрадет ли Аля гусей, сказала, что ходят тут всякие, смотрят, а потом землю покупают.