Пират моей мечты - Шеррилин Кеньон Страница 46

Морган оказался прав: она была слишком любопытна. Во всем. Жажда новых впечатлений завела ее на сей раз довольно далеко… Но жалела ли она об этом? Нисколько!

Он впился в ее губы страстным поцелуем. Серенити ощутила у себя во рту его язык, который стал ласкать ее небо, внутреннюю поверхность губ и щек. Она погрузила пальцы обеих рук в его волосы и прижала его голову к себе.

Морган оттянул пояс ее панталон, и рука его скользнула вдоль ее живота вниз, к самой интимной части ее тела. От наслаждения, острее которого она еще не испытывала, ноги отказались ей служить. Она упала бы, не поддержи ее Морган.

Он весь пылал. Ему хотелось коснуться губами того участка ее тела, который он ласкал пальцами, а затем… Затем овладеть ею со всем неистовством страсти, которая сводила его с ума. Но он запретил себе даже думать об этом. Оторвавшись от ее губ, он стиснул зубы. Всему свое время.

Морган неистово жаждал близости с ней. Никогда еще он не испытывал ничего подобного ни к одной женщине. Но ему хотелось, чтобы она не менее страстно желала его, чтобы была полностью готова разделить его исступленный восторг. А для этого надо было показать ей, какие наслаждения способно дарить ей собственное тело. Пусть их голод станет одинаково неутолимым, а страсть — обоюдной.

Он снова приник поцелуем к ее губам, зная, что это единственная ласка, какую он получит от Серенити нынешней ночью. Но при этом он не переставал нежно гладить упругий бугорок между ее ног.

Серенити почти перестала осознавать происходящее. Единственным, что она чувствовала, был ритм его движений и пламя страсти, все сильнее разгоравшееся в ее теле. Но вот его палец скользнул внутрь ее тела. Серенити изо всех сил вцепилась в его волосы. Она была не в силах вынести эту пытку. Ее наслаждение достигло того предела, за которым, она это чувствовала, ее могла ожидать только смерть…

Но вот, когда она уже готова была проститься с жизнью, тело ее вдруг словно взорвалось. Перед глазами у нее замелькали разноцветные искры, нижняя часть живота стала конвульсивно вздрагивать в пароксизмах страсти, все тело словно пронзили тысячи тончайших, ласкающих и щекочущих стрел. Она вскрикнула от восторга и уронила голову ему на грудь.

Но он все так же продолжал ласкать ее.

— Я больше не могу, — дрожа, простонала она. Морган убрал руку. Обняв Серенити, он прислонил ее спиной к поручню борта. Только теперь она заметила, что по лицу его струится пот, а тело сотрясает крупная дрожь.

— Это лишь немногое из того, во что я готов посвятить вас, — хрипло прошептал он, склонившись к ее уху.

И тотчас же ушел прочь.

— Морган! — крикнула она ему вслед. — Куда же вы?

— Мне надо выкупаться. Приму холодную ванну, а после напьюсь.

Морган отхлебнул рому из высокого жестяного кубка. Внутри у него все горело. Но еще неистовее был пожар, пылавший в его чреслах. Он всерьез опасался, что просто не выдержит этой боли и испустит дух.

«Ты же мог взять ее!»

Она готова была уступить ему. Но он не дал воли своей страсти, он отпустил Серенити, обрекая себя на эти адские мучения.

«Значит, ты это заслужил!»

Все верно. Он не имел права так поступать с ней. Ведь после нынешней ночи она никогда уже не будет прежней. Серенити познала плотские наслаждения, она изведала, что значит утоленная страсть.

Он был несказанно зол на себя. Ему не следовало врываться к ней в каюту, чуть ли не силой тащить ее на палубу, ласкать ее так нескромно, так неистово…

Но если быть честным с самим собой, он вовсе не собирался этого делать, когда приглашал ее полюбоваться звездным танцем. Все вышло само собой. Его изначальные намерения были безупречны.

Хотя вообще-то не вполне… Он ведь мечтал о том, как они будут целоваться.

«Да полно тебе, Дрейк! Ведь ты давно решил, что соблазнишь ее! Не пытайся же лгать самому себе. Разве можно скрыться от правды?»

Выбранившись, он обхватил ладонями голову.

— Капитан!

При звуках голоса Барни Морган выпрямился. Старик стоял у входа в камбуз.

— Что вам угодно, мистер Питкерн?

— Ах, «мистер Питкерн»? Вот вы как! — с усмешкой воскликнул рулевой, входя в просторное помещение. — Вам, видно, худо приходится, коли вы так официально меня величаете, хотя мы тут вдвоем.

— Вдвоем? Ты хочешь сказать, что позабыл взять свою Пести?

Барни уселся за стол рядом с ним и доверительно сообщил:

— Я решил немного выпить, а моя Пести не выносит, знаете, запаха рома.

— Как и любая женщина, — кивнул Морган. Барни выставил на стол кружку и плеснул в нее изрядную порцию любимого напитка всех моряков.

— Она у меня та еще ворчунья. Пожалуй, почище даже незабвенной Берты.

Услышав из уст старика имя его покойной жены, Морган нахмурился. Барни редко о ней говорил.

— То, что ты сюда заявился среди ночи, как-то с ней связано? — полувопросительно произнес он.

Барни с тяжелым вздохом поднял кружку и опорожнил ее почти до дна.

— Нынче ее рождение, — помолчав, ответил он. — Я тут подумал, а что бы она хотела получить в подарок, ежели бы до сей поры оставалась на земле. — Его жеваное лицо на миг осветила ласково-грустная улыбка. — Очень уж она у меня лилии любила. Мы весь наш садик ими засадили. Почитай, в медовый месяц только и делали, что копали да бросали в землю луковицы. Я-то думал, слишком ранняя для них пора, но Берта мне возражала. И оказалась права. — Он на мгновение задумался. — Знаете, она почти всегда оказывалась права, о чем бы мы ни поспорили. Даже когда прав бывал я!

Морган невольно улыбнулся, вспомнив Серенити и ту легкость, с какой она одерживала над ним верх почти в любом споре.

— Не жалеешь, что променял сушу на море? Барни откашлялся.

— Нисколечко. Только о Берте. Вот о ком я по-настоящему тоскую.

Несколько минут прошло в молчании. Каждый думал о своем. Они стремились к несбыточному и понимали это, и у обоих на душе было уныло.

Барни допил остатки рома из кружки и снова ее наполнил.

— Коли кого любишь, жизнь кажется веселой сказкой, какой бы она ни была на самом деле, — глубокомысленно проговорил он. — Когда у меня была Берта, кажется, ел бы землю и спал в соломенной хижине, и все равно почитал бы это за счастье.

Морган задумался над его словами. Они отчего-то вызвали в его душе воспоминания о матери. Он плохо ее помнил, но одна картина навек врезалась в его память: отец и мать, веселые, смеющиеся. Мать играет на фортепиано любимую песню отца, он, стоя позади нее, склонил к ней голову и положил ладонь ей на плечо. Они были так счастливы, так полны друг другом, что не сразу заметили сына, остановившегося в дверях.

Картина эта часто потом возникала перед его внутренним взором, наполняя душу печалью.