Воскрешение королевы - Джаконда Белли Страница 45

Что же делать, Боже милосердный? Что мне делать? Как утолить невыносимую тревогу? Я все время подозреваю Филиппа. Всякий раз даю себе слово сохранять достоинство и снова принимаюсь терзать мужа расспросами. Я должна знать. Все, что угодно, только не жалкая роль обманутой жены. Теперь мной движет не любовь, а гордость. Я не могу допустить, чтобы он снова меня одурачил, опять посмеялся надо мной. После возвращения во Фландрию мной овладела нелепая идея, будто у Филиппа есть двойник. Невозможно, чтобы мой любимый мужчина и злодей, который предал и унизил меня, были одним и тем же человеком. Когда фальшивый Филипп приближается ко мне, я сжимаюсь от страха. Его слова ранят, как стрелы, а взгляд вонзается в сердце словно нож.

Массажи и омовения Фатимы стали для меня главным утешением. Я даже уговорила Филиппа, чтобы он позволил умастить себя маслом и натереть благовониями. Впрочем, вскоре мое увлечение стало его раздражать. Мужу не нравилось, что я подолгу блаженствую в руках невольниц. По правде сказать, дело было не только в массаже. Искусным мавританкам были известны все секреты человеческого тела. Некоторые из них были так красивы, что один вид их обнаженных тел или случайное прикосновение к упругим грудям без труда могли пробудить демонов соблазна. Рабыни знали немало способов доставить наслаждение кроме благовоний и растираний сахаром. Когда Альмудена впервые принялась лизать мое лоно, я пребывала в полусне и до конца притворялась спящей, принимая ласки сквозь дрему. Альмудена была женщиной и знала, как доставить удовольствие другой женщине. По ночам я опрометчиво рассказывала Филиппу о чудесах, которые творили мавританки. Слушая о поцелуях Мелины и о том, как Фатима вылизывает мне пальцы и соски, он становился мрачнее тучи. Эти рассказы, поданные с наивным видом как невинная игра и способ разжечь посильнее нашу собственную страсть, на самом деле были частью моей мести: мне хотелось показать мужу, что не только он способен доставлять мне удовольствие. В конце концов я добилась своего, но то была пиррова победа. Филипп заявил, что я предаюсь извращениям. То, чем занимаемся мы с мавританками, называется лесбийским грехом. Больше он не поддастся дьявольскому искушению и мне не позволит: Теодор и невольницы должны немедленно убраться из дворца.

Я не хотела прогонять Фатиму, Альмудену и уж подавно Теодора, и тогда Филипп подослал ко мне Педро де Раду. Тот заявил, что мне придется выбирать между ним и мавританками. Я выставила Раду вон. В качестве наказания муж снова запер меня в спальне.

Не добившись от меня покорности, Филипп решил прибегнуть к последнему средству. Он отправил своего посланника Мартина де Мохику с письмом к моим родителям. В этом письме Филипп между прочим сообщил, что я по нескольку раз на дню принимаю ванну, мою голову и что мои покои пропахли мускусом так, что невозможно дышать. Так он намекал, что я не только утратила здравый смысл, но и перестала отличать дурное от хорошего.

Филипп прогнал не только Теодора и мавританских рабынь, но и двенадцать самых верных моих слуг. Он удалил даже мадам де Галлевин. Ее место заняла Айленор де Пуатье, виконтесса де Фурне, злобная офранцузившаяся дама, возненавидевшая меня с первого взгляда. Кроме того, муж отослал обратно в Испанию моего духовника и перестал оплачивать мои расходы, заявив, что до сих пор не получил содержания, полагавшегося принцу Астурийскому. Возможно, я и вправду помешалась, но это чудовище не может быть моим Филиппом. Никто, кроме меня, не замечает подмены, ведь никто не знает моего мужа лучше меня. Я перестала вставать с постели. Я не стану принимать еду из рук Айленор де Пуатье и не позволю ей одевать меня. Если рядом со мной не окажется старых верных слуг, значит, не будет вообще никого. Я готова заморить себя голодом, лишь бы вернулся прежний Филипп, которого я люблю всем сердцем.

— У нас говорят: «Уличный фонарь дома не горит». Просто Хуана обнаружила в душе своего Филиппа темные стороны.

— Однако в глазах современников он был вполне нормальным человеком. Тогда как ревность Хуаны, ее необузданная натура и полная неспособность к притворству, главному оружию женщин той эпохи, превратили ее в козла отпущения, — заметил Мануэль. — Окружающим было проще заклеймить принцессу, чем понять ее, тем более что понимание не принесло бы политической выгоды.

— Но из-за перемены в Филиппе она перестала доверять самой себе. А тут еще нарастающая тревога, разрыв с родителями, измена мужа, потеря друзей… Бедняжка. Неудивительно, что ей стало казаться, будто у Филиппа есть двойник.

— Он стремился разлучить Хуану с теми, кому она доверяла. Бедной принцессе не хотелось думать, что весь этот кошмар происходит наяву, она была готова поверить в собственное безумие, хотя я, право, не знаю, что страшнее. К несчастью для Хуаны, и мужу, и отцу было выгодно объявить ее безумной. Двадцать третьего ноября тысяча пятьсот четвертого года, за три дня до смерти королевы Изабеллы, опираясь на свидетельство Мартина де Мохики, певшего со слов Филиппа, Фердинанд убедил жену изменить завещание. У смертельно больной королевы не было сил сопротивляться. По новому завещанию, в случае если Хуаны не будет в Кастилии или она окажется неспособной править, Фердинанд назначался регентом. Филипп помогал тестю в надежде, что вся власть достанется ему, но тот оставил зятя ни с чем.

Узнав о завещании, Филипп и испанский посланник Гутьерре Гомес де Фуэнсалида поняли, что их заманили в ловушку. Предчувствуя скорую смерть Изабеллы, Гомес де Фуэнсалида поспешил примкнуть к партии будущего короля. Он стал ближайшим советником Филиппа вместо покойного Буслейдена, архиепископа Безансонского. Теперь сообщникам пришлось поменять стратегию: чтобы подтвердить права Хуаны, нужно было заткнуть глотки сплетникам, распускавшим слухи о ее безумии. Но было поздно. После смерти Изабеллы в январе тысяча пятьсот пятого года Фердинанд созвал кортесы и прочел им доставленное Мохикой письмо. Его немедленно провозгласили регентом. Филипп понял, что сможет расстроить планы тестя лишь в том случае, если привезет Хуану в Испанию и представит ее как настоящую королеву.

— Так когда умерла Изабелла?

— Двадцать шестого ноября тысяча пятьсот четвертого года, но Филипп и Хуана добрались до Испании только два года спустя, двадцать седьмого апреля. Их задержал мятеж в Гельдерсе; к тому же Хуана снова была беременна, пятнадцатого сентября тысяча пятьсот пятого года она родила дочь Марию. Если подсчитать, получается, что принцесса забеременела в декабре. Филипп помирился с женой сразу после смерти Изабеллы. С той истории с мавританками он к ней не притрагивался.

— Ее утешил настоящий Филипп, — грустно улыбнулась я.

— Возможно, Хуана была права. Филипп разрывался между страстью и корыстью. Историки до сих пор спорят, насколько сильно влияли на Филиппа его советники. Но он и вправду был внушаем и доверчив. И знаешь, наверное, они оба метались между любовью и ненавистью.