Математика любви - Эмма Дарвин Страница 45

– А миссис Гриншоу – миссис Барклай, следует сказать, – она сопровождала вас?

– Да, к тому времени Том чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы остаться с моей матерью, и Хетти пошло на пользу то, что она смогла развлечься. Впрочем, она все время проводила в гостиной в обществе миссис Веджвуд и ее дочерей. Она говорила, что они очаровательны, скромны и что с ними ей было очень легко. Но она сама может поведать вам значительно больше меня. – Она отпила маленький глоток вина. – Мой отец остался разочарован, потому что, несмотря на то что мистер Веджвуд пытался сделать копии отпечатков с помощью камеры-обскуры, со временем рисунок темнел и становился нечетким, размытым. Мой отец и мистер Веджвуд сошлись на том, что существующие трудности не позволяют в настоящее время говорить о сколько-нибудь прибыльном применении этого процесса.

Я вновь наполнил наши бокалы. Даже увлечение мисс Дурвард рисованием несло на себе отпечаток внутренней сосредоточенности; я еще никогда не видел ее столь оживленной, не считая часов, проведенных в страшном беспокойстве о Томе, и еще никогда она не рассуждала с такой страстью и даже горячностью.

– По словам его брата, Том Веджвуд пробовал использовать и хлористое серебро, которое сначала приобретало бледно-лиловый оттенок, а затем становилось фиолетовым в течение нескольких секунд даже в сумерках. Но наносить его довольно сложно, поскольку оно не растворяется в воде.

Грохот, донесшийся до нас из задней части кафе, означал, что официант начал переворачивать стулья на столики и что почти все посетители уже отправились по домам. Мисс Дурвард огляделась вокруг.

– Боже мой, должно быть, уже поздно!

– Вероятно, нам пора возвращаться.

– Полагаю, вы правы, – ответила она.

Я подозвал официанта и оплатил счет. Он проводил нас наружу и снова потянулся к лампам, на этот раз чтобы погасить их полностью. Я подумал о наброске, который сделала мисс Дурвард, и, судя по ее легкому кивку и улыбке, она подумала о том же. Потом она сказала:

– Самое необычное заключается в том, что мы смогли создать изображение чего-то реально существующего без постороннего вмешательства, безо всяких посредников, за исключением природных свойств солнца. Объект создает свой собственный образ. Мистер Веджвуд называет этот образ «подобием» – то есть точной копией. И внезапно он начинает жить собственной жизнью.

– Это похоже на привидение, – заметил я. – Объект… может быть давно утрачен, в другом времени. А его изображение продолжает жить, в другом месте…

Я более не мог продолжать, потому что перед моим внутренним взором встал призрак моей любви, и видение это было настолько ярким, что у меня перехватило дыхание.

– Да, – согласилась мисс Дурвард. Она взяла меня под руку, и сквозь ткань пальто я ощутил твердость ее ладони. – Но только если хранить его в темноте.

Холод не отпускает. Умирают пальцы на ногах и руках, а мужчины не замечают этого; перед тем как сгнить, они должны отогреться. Ступни тонут в холодной, как лед, грязи. Губы замерзают. Лошади оставляют кровавые отпечатки в снегу: их копыта давно сбиты и стерты. Если они падают, их пристреливают. Если поблизости находится враг и приказано соблюдать тишину, то наездник обязан вышибить из лошади мозги прикладом своего мушкета. Слезы замерзают на щеках, не успевая скатиться. Я спотыкаюсь о тела женщины из лагеря и ее ребенка. Изо ртов у них струйкой вытекает вино, но они мертвы. Ноги у них босы, кровь застыла в грязи. Вот уже три дня мы ничего не ели. А когда мы находим еду, то страдаем от дизентерии, которая вытягивает жизнь из наших тел. Троих мужчин следует наказать плетьми, и я должен принять меры, чтобы это было сделано до того, как появятся французы.

Камни на горной тропе утонули в грязи и во льду; кто-то из мужчин поскальзывается и падает в пропасть. Воздух неподвижен и холоден, поэтому мы слышим, как его тело ударяется о камни, слышим грохот его мушкета и котелка, слышим треск льда и приглушенные удары о снег. Снова и снова… Затем наступает тишина. У нас нет времени искать его тело: он всего лишь один из многих. Под ноги ложится дорога, утоптанная до черноты.

Мой мозг опустошен болью. Я не могу думать ни о чем, кроме того, что происходит сейчас, а «сейчас» – это агония смерти. Как было бы легко и просто остановиться, сдаться и навеки уснуть в снегу.