Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж Страница 45

Тело мое было обернуто в полупрозрачный и струящийся, как дымка, шелк из Сидона, на ногах красовались плетеные сандалии из посеребренной кожи. Я стояла неподвижно и вдыхала аромат лотоса, которым Хармиона натерла сгибы моих локтей и то место на шее, где пульсирует жилка. На протяжении всего дня я чувствовала, что мое тело стало другим. Оно словно напоминало: то, что случилось, реально и необратимо.

Музыканты мягко перебирали струны лир и выдували на флейтах нежные мелодии. Звуки отдавались эхом от полированных каменных стен.

Потом послышался другой звук — топот сапог. Шли солдаты. Придворная гвардия или легионеры Цезаря? Когда в зал вошли вооруженные люди, я узнала римские плащи и копья.

Цезарь пришел в сопровождении своих воинов, однако на сей раз предпочел надеть не облачение полководца, а белую с пурпурной каймой тогу римского консула. Должно быть, он встретился с цирюльником и брадобреем, ибо щеки его были гладко выбриты, а волосы аккуратно подстрижены. Мне он казался великолепным, как Аполлон, хотя я видела, что он немолод, невысок ростом и словно придавлен грузом власти над целым миром.

«Позволь мне помочь тебе нести это бремя, — подумала я. — Оно слишком тяжкое для одного человека».

Римляне приблизились, и Цезарь выступил вперед. Он пристально глядел на меня, и я поняла, что он видит меня преображенной, не похожей на ту низложенную царицу, с которой он провел ночь.

Цезарь протянул руку, я молча приняла ее, и мы вместе направились к огромному церемониальному столу. Столешница была изготовлена из огромного ствола дерева с Атласских гор, а ножками служили слоновьи бивни. Цезарь не смотрел на меня, но я ощущала его внимание. Наконец он склонился ко мне так близко, что от его дыхания покачнулась одна из моих сережек, и прошептал:

— Сегодня длинный день, и мне кажется, будто я снова и снова впервые встречаю тебя, каждый раз в новом обличье. Какое из них настоящее?

Я повернула голову, не наклонив ее; получилось величественно и царственно.

— И я видела много Цезарей, — сказала я. — Какой из них настоящий?

— Ты узнаешь после пира, — ответил он, не сводя с меня темных оценивающих глаз. — Ибо ты прекрасна, дитя Венеры.

— А разве ты сам не дитя Венеры?

Как ни удивительно, но по материнской линии род Цезаря действительно восходил к Венере.

— Да, — шепнул он мне на ухо, обдав его теплым дыханием. — Как я уже говорил, мы с тобой сродни друг другу. Может быть, дело как раз в том, что в нас обоих есть частица этой богини.

В этот момент появился Потин. Он медленно пробирался к своему месту, жесткое полотно одеяний топорщилось на его жирном теле, и он походил на толстый ходячий свиток папируса. Потин напомадил и завил волосы, а в ушах его болтались огромные серьги, оттягивавшие мочки.

За ним шел Птолемей в облачении древнего фараона. А следом из дальнего конца зала с достоинством шествовали Арсиноя и младший Птолемей.

Все взгляды мгновенно обратились к Арсиное. Исполненная грации плавная походка, мерцающий шелковый наряд, зачесанные наверх в греческом стиле темные волосы — даже Елена Троянская не могла бы сравниться с ней красотой.

Я увидела, что к ней обращен и взор Цезаря. Глаза его расширились. Он не шелохнулся, но я уловила его возбуждение. А ведь Цезарь и восемнадцатилетняя Арсиноя до моего появления провели вместе во дворце не меньше двух недель. Что происходило между ними? Они никак не показали, что знакомы, но это ни о чем не говорило. Арсиноя была настолько хороша, что ее прелесть никого не оставляла равнодушным; она внушала либо желание, либо зависть. Ну а Цезарь… я узнала его натуру.

Сестра заняла свое место на царском ложе, улыбаясь полными подкрашенными губами. Ее яркие голубые глаза буквально вбирали, втягивали Цезаря в себя. Арсиноя рассылала свои стрелы столь недвусмысленно, что это, на мой взгляд, граничило с непристойностью. Я ненавидела ее!

Зал наполнился гостями, и их приветствовал Цезарь. Затем к ним обратилась я, и Птолемей произнес несколько заученных фраз ломким, срывающимся голосом. Потом Цезарь снова встал и воскликнул:

— Давайте же в знак ликования наденем праздничные венки и гирлянды, ибо я возглашаю, что на этой земле вновь воцарился мир! Царица Клеопатра и царь Птолемей согласились жить в сердечном согласии, править совместно и единодушно!

Цезарь поднял гирлянду из лотосов, васильков и роз, накинул себе на шею и возгласил:

— Возрадуемся вместе!

Меня порадовало то, что он говорил о единении, но не о браке. Я чувствовала, что эта тема неприятна и ему; развивать ее он стал бы лишь в случае крайней необходимости.

Слуги сновали по залу с подносами, раздавая гостям цветочные гирлянды. Соприкосновение с теплой кожей усиливало аромат, и скоро благоухание наполнило зал.

Потом Цезарь поднял усыпанный драгоценными камнями кубок со столь же драгоценным фалернским вином, призывая всех выпить в знак ликования.

Сам он, однако, — я заметила это по неподвижности его кадыка — пить не стал, а лишь подержал чашу у губ, поставил и поманил к себе слугу с хрустальным сосудом, наполненным ароматной водой для омовения рук.

Неожиданно Цезарь снова воздел руки, а когда взоры собравшихся обратились к нему, произнес:

— И вот еще что. Я уполномочен объявить, что в знак дружбы Рим возвращает дому Птолемеев остров Кипр. Управлять им будут царевна Арсиноя и царевич Птолемей.

Брат и сестра медленно встали. Изумленные гости приветствовали их радостными восклицаниями, хотя сами новоявленные правители пребывали в изумлении. Впрочем, я уже поняла, что такова манера Цезаря: и на поле боя, и вне его он ошеломлял всех, с кем имел дело.

Он посмотрел на меня, и по едва уловимой перемене выражения глаз и собравшимся вокруг рта морщинкам я смогла прочесть молчаливое послание: «Я говорил тебе, что после пира ты узнаешь меня лучше».

— Разве волен Цезарь своей властью дарить владения Рима? — холодно осведомилась я.

— Да, — ответил он. — Тебя это устраивает?

— А должно? Ты ведь отдал остров не мне.

— Я отдал его тебе, под твой протекторат. В подарок от меня.

Сердце мое забилось так сильно, что некоторое время я не могла говорить. Я понимала: Цезарь сделал смелый жест, который повлечет за собой бурю негодования в сенате.

Началась трапеза. Блюда сменялись, и я не могла не восхититься нашими придворными поварами, сумевшими за короткое время, без предварительного уведомления, приготовить роскошное угощение. Помимо обычной жареной говядины, козлятины и утятины нам предложили пурпурных моллюсков, медуз, рыбные пироги, мед из Аттики и орехи из Понта.

Правда, Цезарь ел мало, а к вину почти не прикасался, предпочитая воду с розовыми лепестками.

— Ты не пьешь, — заметила я, кивнув на его кубок.