Бегство от страсти - Барбара Картленд Страница 42

— Она изумительна для своего возраста.

— Мне кажется, она не меняется. Она всегда была одинакова — полна энергии, энтузиазма и стойкой агрессивности.

Его последние слова вызвали у Флер удивление.

— Да, я именно это и имею в виду, — добавил сэр Норман, хотя она не сказала ни слова. — Моя мать всегда была агрессивна. С самого раннего детства я помню склоки, ссоры, скандалы, где бы мы ни находились.

— Вам это было неприятно?

Он наклонился стряхнуть пепел в холодный камин.

— Мне это было ненавистно.

Его тон говорил больше, чем слова. Флер вся напряглась. Он снова начал разговаривать с ней. Она молилась про себя, чтобы не ушло его доверие, откровенность.

— Дети всегда чувствительны, — сказала она.

— Да, вероятно. Во всяком случае, я был таким. Но вы и представить себе не можете, каким адом было мое детство.

Он не смотрел на нее, опустив взгляд на свои руки. Флер затаила дыхание.

— Думаю, еще очень маленьким я понял, что другие женщины презирают мою мать. Наверное, каждый ребенок хочет восхищаться своими родителями, гордиться своим домом, своей семьей. Я стыдился, ужасно стыдился моей семьи.

Мой отец был ленив и добродушен, моя мать представляла собой его прямую противоположность. Хотя, мне кажется, она любила его по-своему, несмотря на то, что постоянно ему изменяла.

Когда он не мог больше этого игнорировать, то принимал меры: избивал ее очередного любовника, а ее приводил домой и тоже бил. Помню, как я съеживался в углу, когда они кидались друг на друга как тигры, а она кричала и визжала так, что поднимала на ноги всех соседей.

На следующий день соседские дети изводили меня своими насмешками. Я и виду не подавал, что меня это задевает. Я дрался со всеми в округе, кто говорил хоть одно плохое слово о моей матери, и горжусь тем, что большей частью одерживал победу.

Я вел себя вызывающе, по крайней мере, мне так казалось. Но ужасно переживал. Она, конечно, ни о чем не догадывалась, всегда оставалась собой — естественной, непритязательной, готовой радоваться всему, что давала ей жизнь. Но когда я…

Внезапно Норман остановился. Он раздавил в пепельнице окурок сигареты.

— Я слишком много говорю, — сказал он, — вам это скучно.

Нет, нет! Вы же понимаете, что мне хочется побольше узнать о вашей жизни! — ответила Флер.

— Нет, не понимаю. Никогда не считал себя особенно интересной личностью. И к тому же уже поздно, вам пора спать.

— Нет, нет, пожалуйста, поговорите со мной еще, — умоляла Флер, но она знала, что просить бесполезно.

Момент откровенности прошел. После нескольких ничего не значащих фраз он простился, и Флер осталась одна.

Что его остановило? — думала она. Собирался ли он заговорить о своей женитьбе? Остановила ли его мысль о Синтии, находящейся сейчас в доме?

Внезапное прекращение разговора озадачило ее, но Флер сознавала, что в этот вечер она приблизилась к Норману Митчэму, как никогда раньше. Когда он говорил о своем детстве, не сами слова, но тон его голоса дал ей понять, что его сдержанность отступает.

«Он начинает доверять мне, — подумала Флер и изумилась тому, какую радость ей это принесло. — Если он смягчится, значит, мне удалось хоть чего-то достичь».

Говорил ли он когда-нибудь Синтии о том, что рассказал ей сейчас? Знала ли Синтия тайны его души, страдания, пережитые им в детстве, стремления, которые выросли из этих переживаний?

Флер начинала понимать, почему он так стремился обладать Прайори. Какой болезненный, разительный контраст между тем, кем он был и что имел, и тем, кем он желал стать и чем желал обладать!

Норман заслужил свой успех; было справедливо, что он добился своего. Флер пришла мысль, что идеальным завершением всего для него было бы вновь соединиться с Синтией.

Но она понимала, что это неосуществимо. Синтия умирает, и даже случайному наблюдателю ясно, что у них с Норманом нет ничего общего.

Она сидела, размышляя о Нормане и его бывшей жене, когда в дверь снова постучали. На мгновение Флер показалось, что это вернулся Норман; но в комнату заглянула сестра Томпсон.

— Я думала, вы уже легли.

— Нет, заходите, сестра.

— Моя пациентка мирно спит, и, во всяком случае, при ней ночная сестра.

— Она хорошо провела день?

— Очень хорошо, учитывая ее состояние. Можно мне сигарету?

— Прошу вас.

Сестра Томпсон закурила и села в кресло, в котором только что сидел Норман. Она вытянула ноги и зевнула.

— Я устала! Уход за больными очень утомляет.

— Еще бы, — сочувственно согласилась Флер.

— Зато место неплохое. Я при леди Синтии уже шестой год. Она согласилась поселиться в санатории только при условии, что ей позволят иметь свою личную сестру. До этого я была с ней в Швейцарии и недолго в Кении.

— Значит, она так давно болеет?

— Да, когда я только поступила к ней, ей было очень плохо. К тому же она была несчастна, а при болезни это не помогает.

— Это из-за того человека, который погиб? Сестра Томпсон кивнула.

— Это случилось гораздо раньше, но она все никак не могла успокоиться. На нее было больно смотреть. Она много лет любила его.

— Вы знали его фамилию?

— Да, конечно, он был ее дальним родственником, тоже Эшвин.

— А я и не знала! — воскликнула Флер.

— Да это даже и родством-то назвать нельзя. Седьмая вода на киселе. У него и титула никакого не было, просто «мистер Эшвин». Его звали Джеральд.

— Я встретила здесь еще одного из ее родственников, Энтони Эшвина. Она говорила о нем когда-нибудь?

О да, тот, с которым они вместе росли? Хотя у нее что-то было против него. Раз-другой, когда она была расстроена, она повторяла: «Это Энтони виноват — он все так запутал». А однажды сказала: «Если бы я только не послушалась Энтони». Флер была озадачена.

— Что бы это могло быть? Бедная леди Синтия, она была, наверное, так хороша. Ужасно видеть ее в таком состоянии.

— Ну что ж, судя по всему, она пожила и повеселилась, — усмехнулась сестра Томпсон.

Флер внутренне поморщилась. Что-то в тоне сестры покоробило ее.

— Я бы ничего не имела против умереть молодой, имей я все то, что есть у нее, — продолжала сестра Томпсон. — Внешность, титул, деньги, сотни влюбленных мужчин — что еще нужно женщине?

— Ее замужество было неудачным, — заметила Флер.

— Это верно, но чему тут удивляться? Сэр Норман — сухарь, а я видела фотографии Джеральда Эшвина. Тот-то был красавчик. Ужасно, что он погиб как раз накануне свадьбы.