Слухи - Анна Годберзен Страница 42

— Конечно, так было до того, как начался городской бум, с борта судов хлынули толпы неприятных личностей…

Слуга Сноудена кончил убирать посуду, и Эдит, сидевшая на другом конце стола, бросила на племянницу взгляд. Стол был покрыт старой скатертью, на нем стояли новые свечи, остатки фамильного серебра и апельсины в вазе.

— Ты устала, Диана? — спросила тетушка, прерывая монолог гостя.

Они безмолвно условились дать ему выговориться — ведь его свита отремонтировала дом, сэкономив Холландам деньги, установила в гостиной разукрашенную елку и повесила новые картины, закрыв на обоях не выцветшие квадраты. Не слушать монологи гостя означало бы полное отсутствие вежливости.

— Да, мисс Ди, у вас усталый вид, — участливым тоном произнес Сноуден.

— Да, — солгала она. — Я ужасно устала. Может быть, тут дело в погоде, а может быть, это от благодарности, — заявила она с искренностью, ничуть не обманувшей Эдит. — Вы столько для нас сделали! — добавила она поспешно. — Это как-то подавляет.

— Тогда тебе бы лучше отправиться в постель, — предложила тетушка, послав ей предостерегающий взгляд. В такие минуты у них с тетушкой было полное взаимопонимание.

— И в самом деле, вы так долго слушали мои скучные рассказы. — Сноуден улыбнулся, и в другое время Диана сочла бы его улыбку великодушной, но сейчас каждый его жест был помехой для ее мыслей. — Пожалуйста, не утомляйтесь больше из-за меня. Было так приятно обедать в вашем обществе вчера и сегодня. Я надеюсь, у вас хватит сил выдержать еще не одну трапезу в моем обществе.

Диана с трудом улыбнулась и, потупив взор, удалилась из столовой, освещенной свечами. В своей комнате она может хотя бы попытаться заснуть и увидеть во сне Генри. Когда сегодня слуги Сноудена таскали в дом ящики с продуктами и вязанки дров, ей удалось стащить бутылку вина из одного ящика. Сейчас она выпьет у себя стаканчик, захмелеет и сразу же уснет. Диане и в голову не пришло, что ей нечем открыть бутылку, да она и не умела.

Она поднималась по лестнице, подобрав юбки. Уже взявшись за дверную ручку, подумала, не вернуться ли за штопором, но решила не делать этого. Если она столкнется со Сноуденом, снова начнутся эти несносные разговоры, и она никогда не попадет в свою маленькую комнату. Открыв дверь, она увидела, что не было никакой необходимости ходить за штопором. Потому что там сидел Генри рядом с открытой бутылкой вина. Диана столько думала о нем, что ее даже не удивило, когда он очутился здесь. Его лицо освещала знакомая улыбка, в глазах горело пламя. На нем был черный смокинг. Блестящий цилиндр лежал на коленях. Генри сидел не шелохнувшись, наблюдая за ней, но лицо у него было такое одухотворенное!

Диана прислонилась к двери и, не отводя взгляда от Генри, заперла ее. Она боялась, что он исчезнет, стоит ей отвести взгляд. Комнату освещала только одна лампа у кровати и затухающее пламя в камине. Генри сидел у камина в старом кресле с потертой золотистой обивкой, в котором она любила читать романы.

— Ты в моем кресле, — прошептала она.

Затем оторвалась от двери и по белой медвежьей шкуре направилась к Генри. Взяв у него с колен цилиндр, надела себе на голову и уселась к Генри на колени. Он обнял ее, и Диана наконец-то поверила, что он — реальность.

— Мне бы хотелось ответить на это, что ты в моем цилиндре, — ответил он, — но он не мой.

— О?

— Это цилиндр Тедди Каттинга.

Выражение его лица не изменилось, но он как-то странно произнес это имя. Сначала Диана ничего не поняла, но потом ей вспомнилась комната на Шестнадцатой Ист-стрит и сплетни в газете, которую она сама же сочинила.

— О, ты же не думаешь…

— Нет, но мне бы все же хотелось, чтобы ты сказала.

— Это глупая проделка, Генри. — Она бросила цилиндр на кровать и начала теребить подол длинной белой юбки. — Чепуха. Это было, когда я подумала, что ты и Пенелопа…

— Достаточно.

Она смотрела, как свет играет в его глазах. Раз Генри ревнует ее к Тедди, значит она действительно может перестать мучиться из-за его романа с Пенелопой в прошлом. Она наклонилась к нему, и их губы встретились. Он целовал ее снова и снова, сначала медленно и нежно, затем с возрастающей страстью. Его руки перебирали ее волосы, потом добрались до корсета. Диана лишь смутно услышала, как ее туфли падают на пол. Волосы рассыпались по плечам. Наконец Генри оторвался от ее губ.

— Я люблю тебя.

Он сказал это спокойно и просто. Совсем не так, как говорят герои в романах. В голосе его не было ни отчаяний, ни мольбы, ни бесплодной ярости или страстной настойчивости. Диана ответила лишь лучезарной улыбкой.

— Ты же знаешь, что я никогда не любил Пенелопу и никогда не полюблю.

Никогда еще взгляд его черных глаз не был таким искренним.

— Людям покажется, что мы неправы. Они же не знают, что Элизабет жива, они подумают, что я просто заменил ее другой лошадкой из того же стойла. Каково бы ни было сейчас положение твоей семьи, наш роман не улучшит его.

Диана вздернула подбородок, глядя Генри в глаза.

— Это неважно для меня.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты сделала что-нибудь, что заставило бы тебя почувствовать…

Но Диана услышала вполне достаточно. Она прервала Генри продолжительным поцелуем. Затем потянула Генри вниз, на медвежью шкуру. Приподнявшись на локте, он долго смотрел на нее, так что она поняла, что чувствует натурщица под взглядом художника. Потянувшись за открытой бутылкой, он сделал большой глоток. Диана отобрала у него бутылку и тоже отпила, и больше они не спорили.

Генри приподнялся над ней, руки его были осторожными, а взгляд внимательным. Сняв смокинг, он стянул с Дианы чулки, рассматривая ее маленькие ножки. Затем коснулся поцелуем лодыжек и принялся целовать колени.

Она лежала очень тихо, едва дыша. Весь мир для нее перестал существовать, и ей было все равно. Их губы снова встретились. Генри спросил, уверена ли она, и Диана кивнула. Сначала она ощутила острую боль, и у нее промелькнула мысль: неужели она первая женщина на земле, физически не способная совершить первородный грех? Но Генри шептал ей нежные слова, и через какое-то время она ощутила, что тело ее жаждет двигаться в такт с движениями Генри, — даже в самые бесшабашные свои минуты она и представить себе такое не могла.

Позже, проснувшись ночью, она увидела, что Генри созерцает ее обнаженное плечо. Они смотрели друг на друга, не отрываясь. Потом Диана спустилась на кухню за водой. Оставшиеся до рассвета часы она провела, тесно прижавшись к его груди.

Диана не могла вспомнить, когда задремала, но точно знала, когда именно проснулась. Ручка двери повернулась, и от этого звука она открыла глаза и увидела, что ее спальню залил утренний свет. Все вокруг нее искрилось белым сиянием, но единственной мыслью Дианы было: «Я больше не девственница. Я уже не девушка». И тело ее теперь было другим — оно болело, но стало опытным, готовым ко всему в мире. Затем дверь отворилась, и Диана увидела лицо своей горничной.