Подружка №44 - Марк Барроклифф Страница 41

Что до костюмов, Джерард до сих пор не может преодолеть убеждение, что их положено покупать навырост. Принимая во внимание тот факт, что выглядеть нормально одетым он в принципе не привык – в его понимании хороший костюм ассоциируется с чрезвычайными обстоятельствами, как-то: собеседование при устройстве на работу или поход в поликлинику, – в результате он прочно усвоил себе манеру носить костюм, как тринадцатилетний мальчик во время обряда бар мицва. Он никогда не покупает костюмов по доброй воле, но согласен, что в некоторых случаях без них не обойтись. Короче, выглядит он так, будто одевался под страхом расстрела, и потому все время почесывается, жмется, то снимает, то надевает пиджак, ослабляет и затягивает галстук, дабы все отдавали себе отчет в важности происходящего.

В заключение замечу: костюм на Джерарде был тот самый, в котором он десять лет назад заканчивал университет, то есть самый дешевый, какой он мог себе позволить на родительские деньги (а сэкономленный остаток употребить на поездку по Европе). Теперь вы понимаете, почему я ощущал значительное превосходство.

В сумме одежда и манера держаться делали Джерарда похожим на великовозрастного школьника у табачного киоска, пристающего к взрослым с просьбой купить ему десяток сигарет. Только Джерард в школе никогда не курил: ему не позволял дух противоречия.

Ознакомившись с описанием нашего с Джерардом внешнего вида, вы могли подумать, что он меньше, чем я, стремился произвести впечатление на Элис. Уверяю вас, это безмерно далеко от истины. Произвести впечатление на Элис Джерард стремился отчаянно, причем настолько, что не решился ни на йоту отступить от своего обычного стиля. По его мнению, любое поползновение одеться модно было бы за километр определено девушкой его мечты как проявление фальши (смертный, непростительный грех). Он и так уже переступил все возможные запреты, облачившись в костюм; потратить деньги на новый было выше его понимания.

В довершение всего, природная нелюбовь Джерарда к переменам абсолютно исключала появление у него новых вещей. Он уже нашел то, что хотел, так зачем ему другое, пока старое не выносится до полного неприличия – что, по меркам Джерарда, произойдет еще очень и очень не скоро? Иногда мне казалось, что он был бы счастливее, будь у него шерсть, как у зверей: всегда одинаковая, растет сама и является его неотъемлемой частью. В шерсти нет ничего фальшивого, во всяком случае, в собственной.

В то утро, путаясь в слишком просторном пиджаке, буквально погруженный в фасон середины восьмидесятых, он вышел из дому со слегка испуганным видом, как будто мама на прощанье потрепала его за ушко и велела не трусить. В руке, как всегда, он нес свой любимый аксессуар – потрепанный пластиковый мешок из супермаркета.

– Что там? – спросил я, наперед зная, что ответ будет самый неожиданный.

– Плащи, – ответил он, почесав нос, как рыбак, нехотя выдающий рецепт своей фирменной приманки. Я заметил ему, что утро чудесное, в меру жаркое, на небе ни облачка, на дворе месяц май, но Джерард неразборчиво пробурчал что-то о необходимости быть готовыми к перемене погоды и кинулся обратно в дом за яблоком на случай, если вдруг проголодается.

Я задумался, что бы такого сказать Элис. Странно, я даже не помнил как следует ее лица и не был уверен, узнаю ли при встрече. Впрочем, я и хорошо знакомых людей часто помню весьма смутно; на лица у меня память неважная.

Я прислонился спиной к прохладному стеклу. Пыльный ветер дул мне в грудь, рубашка прилипла к коже, но пока еще я выглядел ничего себе. Что говорил Джерард, я не слышал из-за шума машин, но позже выяснилось, что парень с плакатом обвинил его в экстремизме.

Я все проигрывал в голове предстоящую встречу, хоть и знал: самое верное – не репетировать диалоги, а расслабиться. Тогда я велел себе расслабиться, что почти так же полезно, как спрашивать того, кто что-нибудь потерял, где он видел это в последний раз. Совет расслабиться сам по себе вызывает стресс. Помню, как папа, уча маму водить машину, с набухшими от напряжения венами на висках орал ей в самое ухо: «Расслабься, расслабься, пока ты всех нас не угробила!» – между тем как мы не успели еще выехать со стоянки. Задним числом замечу: вряд ли учебному процессу способствовало присутствие в автомобиле семьи, которая вопила на разные голоса при каждом резком повороте, но, разумеется, я не специалист.

– Привет, как дела?

– Нормально, а у тебя?

Вот так и надо начать – легко и спокойно. Главное, не умничать с первой же фразы. Позволить ей самой задать разговору тон. Я даже стал напевать про себя нечто в духе Киплинга:

Пусть разговор направляет сама, пусть говорит обо всем,

А ты не трещи, как набитый дурак, тем паче – с набитым ртом.

Ни помыслом, ни поступком воздух не отравляй,

Будь сдержан, умен и изыскан, тра-ля-ля-ля-ля…

Это меня несколько отвлекло. Я сочинил еще строф девять-десять – в том числе о необходимости не напиваться до бесчувствия и быть добрым к Джерарду хотя бы внешне, поскольку совершенно очевидно, что любые мои придирки, любое продолжение игры в семейную ссору могут сыграть с нами обоими дурную шутку. Хотя мы сами редко можем удержаться от этого, окружающие находят подобные выяснения отношений весьма скучными; Лидия, например, после поездки в Корнуолл поклялась больше никогда не проводить столько времени в нашем обществе. Поодиночке она согласна выносить нас, но вместе – спасибо, хватит.

Я закончил следующую строфу о проявлении доброты к животным и нагнулся погладить Рекса со словами:

– Мальчик мой, я взял тебя из собачьего приюта и запросто могу сдать обратно. А теперь за работу, и живо.

В ответ пес нежно потерся о мой рукав.

– Вид у вас вполне счастливый, – сказал женский голос у меня над ухом. – Ух ты, какая чудная псина. Доброе утро, рада видеть вас.

То была Элис. Похоже, она обладала даром появляться неожиданно: что в квартире Фарли, что сейчас – посреди улицы. Я не подумал, что по пути на кладбище ей надо будет пройти мимо станции метро, иначе смотрел бы в оба. Выглядела она шикарно: в черном бархатном платье, похожая на Фенеллу Филдинг из сериала «Продолжайте визжать», предмет моих первых эротических грез. Она нагнулась погладить собаку, и, к моему замешательству, в вырез платья мне было видно абсолютно все, хотя, дабы не свести меня с ума окончательно, лифчик она все-таки надела. В руке Элис держала внушительный букет гладиолусов, и я тут же вспомнил, что сам не купил цветы. Знаю, на похороны принято посылать цветы заранее, но знакомые Фарли вряд ли дисциплинированны настолько, чтобы этим озаботиться, поэтому я попросил Элис сказать всем, чтобы приносили цветы с собой. Она спросила, не предпочел бы Фарли венкам пожертвования на благотворительность. Я не удержался и рассмеялся.

Любая другая в таком платье была бы похожа на чокнутую хиппи, но Элис сияла, как невеста Дракулы в ожидании графа в исполнении Кристофера Ли. Цвет лица у нее был потрясающий – легкий золотистый загар, который в сочетании с платьем почему-то делал ее чуть бледнее и воздушнее. Ее изящество, ее хрупкость заставили меня чувствовать себя неотесанным мужланом; я боялся сломать ее, если по ошибке сделаю неловкое движение. На левой щеке у нее была маленькая родинка, которую я в первый раз не заметил. Я встал, а она все еще сидела на корточках и гладила собаку.