Смерти нет - Елена Купцова Страница 41

— Удивляюсь, как вам раньше не пришло в голову обратиться ко мне. — Иван достал из кармана кусочек мягкой замши, тщательно протер очки и, водрузив их обратно на нос, испытующе посмотрел на Басаргина. — Вроде в наблюдательности вам не откажешь. Конечно, она задыхается здесь. Еще бы, при ее-то уме и энергии. Я вообще удивляюсь, как она выдерживает. Вы хоть знаете, чем она занимается целые дни, пока вас нет?

— Конечно, знаю. Марго обо всем рассказывает.

— Ну и как вы думаете, способно это ее занять, по-настоящему занять, так, чтобы была пища и для ума, и для сердца?

— Вряд ли.

— То-то. Если вы не хотите ее потерять, дайте ей полетать, помогите расправить крылышки, иначе она либо сломается, либо улетит совсем. Ни то, ни другое вас не устраивает, верно ведь?

— Боже упаси.

— Я уже совершил подобную ошибку, — сказал Суржанский, тяжело вздохнув, так, что даже плечи опустились. — Я ведь женился на Татьяне, когда она была совсем девчонкой, неопытной неумехой с ворохом романтических бредней в голове. Именно это-то и пленило меня в ней, и мне захотелось сохранить все в неприкосновенности, чтобы проза жизни ее не коснулась. Я дал ей все, отгородил стеной от всего мира и решил, как скупой рыцарь, единолично владеть своим сокровищем. Я был идиотом и поэтому имею сейчас то, что имею. Несчастного распадающегося человека с подорванной психикой. И во всем виноват я один. Учтите, Володя, что я еще никому об этом не говорил и не собирался.

— Но если вы понимаете это, почему не хотите ничего изменить?

— Поздно. Все уже сложилось. Татьяна ничего не умеет и не хочет уметь. Заметьте, что от этого я не стал любить ее меньше, даже больше, как больного ребенка, в болезни которого повинны мы сами. Но что толку в этом знании? Оно не делает нас счастливее. Детей нам Бог не дал. Вот и коптим небо помаленьку. Кстати, почему бы вам не завести ребенка? Женщины волшебно меняются, когда становятся матерями.

— Видно, еще не время.

— Вы правы, всему свой срок.

Зимой умер Ленин. Огромная страна замерла в ожидании. Но ничего не произошло. На поверхности все оставалось по-прежнему, а глубинные процессы до времени были не видны. Соратники наперебой славили вождя, клялись в преданности его делу, в верности его памяти. На небосклоне восходила черная звезда по имени Сталин.

На Красной площади началось строительство Мавзолея. Народу сообщили, что хоронить Ленина не будут, а оставят лежать там вечно в стеклянном саркофаге.

— В назидание потомкам, — сказал по этому поводу Басаргин.

Присутствовавший при этом Яковлев возмущенно вскочил:

— Есть ли что-нибудь на этом свете, над чем ты не мог бы насмехаться? Умер величайший человек всех времен и народов, полмира скорбит, а ты?!

— По всей вероятности, я принадлежу к другой половине, — спокойно заметил Басаргин.

— При этом я вовсе не собираюсь плясать на его могиле. Вовсе нет. Он оказался умнее, чем можно было предположить. Не понимаю только, зачем хоронить его как египетского фараона. Вернее, понимаю, но не принимаю. Нам навязывают язычество, ты не находишь? А мы ведь все-таки христиане.

— Христиане почитают мощи своих святых.

— Гриша, милый, ты вдумайся в то, что говоришь, — вмешалась в разговор Марго. — Оставим пока его личность, в которой святости куда меньше, чем в тебе или во мне. По крайней мере на нас куда меньше крови. Просто умер человек. Для того, чтобы сохранить мертвое тело, именно тело, ткани, а не кости, нужно достать внутренности. Выпотрошить, иначе говоря. Извлечь мозг из черепной коробки. А потом заполнить оставшуюся оболочку каким-нибудь особым материалом, пропитанным бальзамирующим составом. Неужели ты и вправду считаешь, что со святыми после их смерти поступали именно так? Это же сатанизм какой-то!

— Откуда такие впечатляющие познания в медицине, о нимфа? — Григорий плеснул себе в рюмку водки, обежал вокруг стола глазами. — Кто-нибудь еще со мной? Ну, я один. Будем живы!

— Маргарита Георгиевна во время войны работала в госпитале медсестрой, — с уморительной назидательностью пояснил Басаргин.

— Да-да-да-да-да-а-а… — Гриша подцепил огурчик и смачно захрустел. — Помню, помню. Заветная фотография в портсигаре.

— Ефрейтор Яковлев! Извольте встать и оправиться, когда речь идет о святых вещах! — рявкнул Басаргин командирским голосом.

— Не гневайтесь, ваш бродь, — загнусил Яковлев. — Виноват, исправлюсь.

Марго рассмеялась. Такими они нравились ей куда больше. Кто такой Ленин, в конце концов, чтобы из-за него рисковать дружбой. В их компании и так убыло. Ирина, отчаявшись надеть Грише на палец кольцо, махнула рукой и решила попытать счастья за границей. Подвернулся ушлый антрепренер, который обещал устроить ей приличный контракт, и она укатила с ним в Америку.

Гриша отнюдь не был похож на человека, которого бросили. Он выглядел на редкость цветущим и довольным. Марго знала, что в последнее время их отношения зашли в тупик, и не удивлялась. Как бы то ни было, передышка была ему очень кстати. Дома он почти не бывал, а если и бывал, то не один. И очень много работал.

Прошло почти полгода, прежде чем нашелся подходящий вариант. Суржанский пришел с известием, что организуется акционерное общество «Руссотюрк» с совместным германо-турецким капиталом, который предполагалось вложить в лесозаготовки и добычу каменного угля на юге России. Открывалось представительство в Москве, в связи с чем велись активные поиски переводчиков с немецкого языка.

Марго с восторгом согласилась и, обложившись книжками, принялась доводить до небывалого совершенства свой и без того изрядный немецкий. При поддержке Суржанского ее быстро оформили, и она вскоре приступила к работе.

Вероника толкнула калитку и вошла в палисадник, сплошь заросший крапивой и одуванчиками. Маленький деревянный домик, весь потемневший от времени и какой-то перекособоченный, недружелюбно взирал на нее запыленными, давно не мытыми глазками оконец. Номера никакого на доме не было, и вокруг ни души. Даже спросить не у кого. Вероника решила попытать счастья и, поднявшись по скрипучим ступеням крыльца, постучала. Ни звука в ответ, ни шороха. Дом казался необитаемым.

Прийти сюда ей посоветовала одна ее знакомая. Сказала, что живет в Сокольниках женщина одна, Праскевой зовут. Приворожит любого, только назови. И уж если она не поможет, значит, безнадежно. Да только такого не было никогда.

Вероника в нерешительности потопталась на крыльце. Не хотелось уходить несолоно хлебавши. Все-таки такой путь долгий проделала. Она еще раз постучала и тронула дверь. Та оказалась незапертой и медленно, словно нехотя, отворилась. Пахнуло сыростью и плесенью, как из погреба.

— Есть тут кто-нибудь? — позвала Вероника. Тишина. Вероника прошла по темным сеням, чуть не ударилась головой о низкую притолоку и очутилась в комнате. Здесь было чуть светлее. На некрашеном дощатом полу стояли длинный выскобленный стол и две грубо сколоченные лавки. В углу растрескавшаяся, давно не беленная печь. По стенам развешаны пучки высушенных трав.