Сердце Пандоры - Айя Субботина Страница 40

Пока Ира собирается с силами для ответа, я наливаю минералку в стакан. Хочу выпить — и не получается. Горло словно залили свинцом. Зло возвращаю его на тумбу, от удара дном вода плещется наружу, заливает какие-то салфетки, лекарства, тонкой ниткой стекает по полированному дереву.

Кап-кап…

«Ты выпьешь, маленькая грязная Полина, — мерзкий хриплый голос в ухо. — Когда пьяная — у мира границы шире».

— Полина, уходи, — наконец, говорит Ира.

Я так энергично мотаю головой, что беззвучно хрустят шейные позвонки.

— Это он с тобой сделал? Франц?

Мы так близко, что я могла бы увидеть каждую эмоцию на ее лице, могла бы попытаться распознать ложь, но понятия не имею, что там — за вздувшимися, словно рыбий пузырь, синяками. Нужно попытаться взять себя в руки, выдворить злость и попытаться отыскать сочувствие. Мы ведь одна кровь, у нас одна мать, и когда-то, когда мы были еще детьми, мы неплохо ладили. Но я просто не могу. Смотрю на нее — и в голове, словно заевшая пленка, только один кадр: Франц, который тычет мне под нос мясистый палец. Кто-то сзади двумя ладонями нажимает мне на челюсть, я кричу, пытаюсь сдержаться, но губы открываются сам собой. Во рту появляется вязкая горечь и онемение. Хочу кричать, но мир кружится и вращается, словно я падаю с колеса обозрения, невесомая, как сорванный листок.

— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — уже чуть громче говорит Ира. И от бессилия вытолкать меня собственными руками только зло скребет ногтями по одеялу. — Тебя не должно здесь быть!

— Помнишь, как я попала в больницу первый раз? — Я все-таки хватаю стакан и каким-то чудом проталкиваю в горло порцию воды. Горечь растворяется, но и только. Вряд ли прошлое можно смыть так же просто. — Помнишь, что ты сказала?

— Уходи!

— Ты сказала: «Он был со мной!»

— Потому что Толик был со мной! — визжит она. — Мы провели вместе все выходные!

От этого ее «Толик» меня тошнит. Не представляю, как это получается, но из последних сил держу себя в руках, не даю хрупкому кораблику самообладания расклеиться в штормящем прошлом.

Толик. Медвежонок.

Господи!

Мне было шестнадцать, когда Франц появился в нашем доме. Уже тогда он был каким-то грузным, немного обрюзгшим, хоть ему не было и тридцати. Но он красиво одевался, красиво ухаживал за Ирой и буквально сорил деньгами. Я так до конца и не поняла, чем он тогда занимался, потому что меня тошнило от крепкого запаха его одеколона, а еще больше — от взгляда, которым он тыкался в мою задницу, облизывая свои мясистые губы до мерзкого лакового блеска слюны.

«Она была под кокаином, — говорит металлический холодный голос следователя, и Ира смотрит на меня с таким отвращением, что хоть сейчас в петлю. — Есть еще свидетели, которые подтвердят, что Анатолий Франц был в тот день в своем загородном доме. У нас есть их показания. Вы знаете, чем вашей сестре грозит употребление наркотических веществ? А вашему отцу их хранение?»

— Это было ограбление, — говорит Ира. — Я уже написала заявление в полицию.

Я сжимаю стакан так сильно, что ладонь раскаляется от боли.

— Ограбление? Серьезно?

— Ты снова пришла кормить меня своим враньем? — Ира каким-то чудом разлепляет один глаз достаточно широко, чтобы я увидела сгустки алых капилляров вокруг радужки. — Нашла момент, чтобы ударить в спину? Забрала Адама, получила Доминика — тебе мало?

Адам. Доминик.

Злость, как тяжелогруженый грузовик, сносит меня на всем ходу. Я даже не пытаюсь с ней справиться и не сразу понимаю, почему вдруг ладонь стала такой горячей, и почему пальцы больше не смыкаются на стеклянной поверхности. Только когда боль растекается до самого локтя, я разжимаю пальцы и роняю на пол окровавленные осколки. Один застрял в моей ладони, словно пластмассового окна из «Лего». Я лениво стряхиваю его: алые брызги летят на пол, попадают на белоснежные простыни.

Ира зовет на помощь, но я с размаху запечатываю ей рот ладонью. Той, которая в крови, и сестра мычит, пытаясь освободиться, но от бессилия может лишь вращать глазами, словно потерявшая ориентир кукла.

— Не смей говорить о них, когда в воздухе воняет твоей жирной скотиной. — Собственный голос внезапно звучит холодно и жестко, и мне становится легче, потому что я смогла справиться хотя бы с частью эмоций. — Можешь и дальше быть слепой, Ира, но не вмешивай в свое дерьмо мою семью.

Я убираю ладонь и не без удовольствия наблюдаю, как сестра пытается вытереть кровь с губ. Вижу, как боль корчит ее от каждого движения, но просто не могу пойти против себя и протянуть руку помощи. Не могу дать ей салфетки с тумбочки, хоть до них легко дотянуться, даже не сходя с места.

Когда на ее крик прибегает медсестра, я уже стою около двери. Сжимаю в кулак окровавленную ладонь и, бросив на Иру прощальный взгляд, выхожу из палаты.

Прошлое вернулось за мной. И это был его первый «привет».