Солнце ближе - Елена Лагутина Страница 40

Вика решила больше об этом не думать, и у нее это прекрасно получилось. До обеда она читала, потом лениво собралась, прошлась по парку, заглянула в маленький магазинчик, купила шелковые чулки, носовой платок, отделанный тонкими кремовыми кружевами, и журнал по интерьеру. В обнимку с пантерой она снова валялась на диване до пяти часов, прочла журнал от корки до корки и сделала вывод, что он совсем неинтересный и абсолютно для нее бесполезный. Потом разогрела в микроволновке пиццу и съела большой кусок, запивая пивом. Пиво всегда было в холодильнике — Павлик очень любил расслабиться после напряженного трудового дня, и Вика сама незаметно для себя пристрастилась к этому напитку, хотя раньше испытывала к нему полнейшее равнодушие.

В половине шестого снова зазвонил телефон — мама традиционно интересовалась, все ли у Вики в порядке, и уговаривала зайти на пирожки. Только Вика повесила трубку, как телефон снова ожил, будто воспротивившись покою. На этот раз звонила Ленка. После сводки новостей на ее личном фронте — там, кстати, было без перемен — Вика включила телевизор, собираясь посмотреть очередную серию отечественного сериала, который ненавидела всей душой. Актеры играли безобразно, махали руками и кричали абсолютно не по делу, а там, где надо, никаких эмоций не обнаруживали. Но Вика все же смотрела этот сериал. Для того чтобы узнать, чем он закончится. И еще потому, что ей больше нечем было заняться.

Ничего нового в жизни героев не произошло. Вика с раздражением выключила телевизор, выкурила сигарету, снова налила себе пива и развернула газету с объявлениями о работе.

Это была патология — она с таким пристрастием каждую неделю просматривала эту газету, словно и правда собиралась подыскать себе работу. Требовались все те же энергичные и коммуникабельные люди, к числу которых Вика не могла отнести себя даже с большой натяжкой. Она считала себя скорее ленивой и необщительной. Она жила словно под панцирем — как улитка, лишь изредка и робко выглядывая на свет. Только в те моменты, когда вставало солнце.

Привычка встречать рассвет — наверное, единственное из того, что осталось от той Вики, которая была раньше. Хотя теперь она редко вставала с постели раньше десяти, а то и одиннадцати часов утра. Но иногда скрытая сила какого-то внутреннего толчка, словно разряд электрического тока, пущенного по телу, заставляла ее открывать глаза и подниматься с постели рано утром. Подниматься и, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу, зачарованно следить, как розовеет небо.

«Ну же, солнце-солнышко, — шептала она, совершенно серьезно обращаясь к небесному светилу, — иди сюда. Иди — ближе». В такие моменты она была полностью неподвижна, она почти не дышала, всецело сосредоточившись на ускользающем видении, думая только об одном — такого рассвета не было никогда и никогда не будет… Вика очень любила солнце, испытывая к нему странное, древнее, какое-то языческое чувство преклонения. В те минуты, когда ей было очень плохо, она, как и все люди на земле, молилась Богу — но в его образе невольно представляла себе сверкающий оранжевый шар.

В положенное время телефон снова зазвонил, и на этот раз Вике не пришлось долго раздумывать над тем, чей же голос она услышит.

— Викуля?

Через полчаса Павлик возвестил ей о своем прибытии требовательным звонком в дверь. Вика, подставив щеку для поцелуя и отступив на шаг, слегка прищурилась, рассматривая своего любовника.

В принципе Павлик весьма отдаленно напоминал тот привычный, сложившийся в сознании большинства карикатурный образ престарелого, но богатого похотливого самца. В его отношении к Вике, кроме плотского влечения, порой чувствовалась какая-то отеческая забота, глубокая привязанность человека к человеку, восторг, трепет и преклонение зрелости перед юностью. Одновременно она была для него и дочерью, и любовницей — пожалуй, две самые завидные роли, которые может играть женщина в жизни мужчины. Жена — роль противоречивая и слишком неоднозначная. Вика никогда — или почти никогда — не завидовала женам своих любовников. Ей почему-то везло на женатых мужчин — два или три серьезных романа, случившихся в ее жизни за прошедшие девять лет, были именно с женатыми мужчинами. И Вика ни разу за все это время не позавидовала их женам. Быть любовницей было гораздо приятнее, но самое важное заключалось в том, что все они были с ней честны. Если они уходили домой, к жене, они никогда не скрывали этого. Если они проводили выходные в кругу семьи — Вика знала об этом. Знала и о том, какими тоскливыми и унылыми кажутся эти выходные в кругу семьи… А потому никогда не роптала на судьбу, которая до сих пор не соизволила послать ей хоть одного кандидата в мужья. Вика совсем не хотела становиться женой…

У Павлика были жесткие черные волосы с легкой, едва заметной проседью на висках и наметившейся плешью на макушке. Он зачесывал длинные пряди назад, для того чтобы скрыть эту плешь, и забрызгивал лаком для волос. Очень часто, когда Павлик вставал с постели после бурно проведенных с Викой минут, эти лакированные пряди смешно топорщились, как будто были сделаны из проволоки. Растопырив пальцы, как зубья от расчески, он старательно прилизывал их назад. Еще у Павлика пронзительно-голубые, добрые и прозрачные глаза, чуть дряблые, нависающие щеки, всегда покрытые легким румянцем, и торчащая вперед нижняя губа, придающая лицу выражение легкой брезгливости. Усы, которые когда-то так любил и носил Павлик, Вика возненавидела в первый же день их знакомства. Она бы, наверное, так никогда и не позволила ему себя поцеловать, если бы накануне их первого совместного вечера Павлик их не сбрил. Вика очень долго ему на это намекала, и намек наконец был понят и принят к сведению. В остальном ничего примечательного, Павлик как Павлик — отчетливо наметившееся над ремнем брюшко, достаточно дряблая кожа, к которой Вика очень долго не могла привыкнуть. Павлик это чувствовал и очень смущался.

Он вообще часто смущался, и это первое время смешило Вику, в то же время пробуждая в ее душе какой-то материнский инстинкт, светлую жалость к этому человеку, который влюбился в нее так безоглядно, наверное, последний раз в своей жизни, который до сих пор не может поверить в то, что ему так повезло. С того дня, как начались их отношения, Павлик ни разу не сказал Вике грубого слова, ни в чем не упрекнул. Он благоговел перед ней, совершенно не скрывая, а возможно, просто не умея скрыть своих чувств. Вика очень часто ощущала его своим ребенком, удивляясь самой себе, откуда взялись эти чувства. Но пятидесятилетний мужчина никак не может быть ребенком женщины, которой еще не исполнилось и тридцати. К тому же это он, Павлик, заботился о ней, опекал ее как только мог, исполнял все прихоти и желания, преданно, по-собачьи, смотрел в глаза и так откровенно ждал ласки, что его невозможно было не приласкать. Иногда Вику даже пугало это чувство ответственности за человека, который видел в ней смысл своей жизни, свою последнюю надежду на радость. Вика не хотела этого, она изо всех сил сопротивлялась. Слишком тяжелая роль — быть для кого-то последней надеждой. Иногда ей казалось, что он способен ради нее прыгнуть с моста в реку, в огонь, что он не задумываясь отдаст за нее жизнь… Вика чувствовала, что занимает слишком важное место в жизни своего стареющего любовника. Но поделать с этим она тоже ничего не могла. Решив однажды — пусть все идет, как идет, — она долгое время плыла по течению, но со временем ей становилось все труднее и труднее оставаться спокойной, так сильно тянуло повернуть вспять и начать жить, преодолевая сопротивление и наслаждаясь собственной силой, которой она уже давно не ощущала в себе. Иногда она изо всех сил пыталась отыскать в глубине души хоть каплю настоящего чувства, но, кроме жалости и скуки, не могла ничего обнаружить. Только скука и жалость.