Парижский шлейф - Диана Машкова Страница 4

– Тоже мне, старый, в тридцать лет, – с улыбкой пробормотала Настя, закрывая глаза и притворяясь, что собирается спать.

Ветер с остервенением трепал пряди ее светлых волос, длинные ресницы трепетали на щеках. Не открывая глаз, Настя протянула руку и нажала на кнопку в двери: стекло уехало вверх, шум прекратился, локоны спокойно легли на плечи. Спать не хотелось, и она, с едва заметной улыбкой на губах, стала думать о Николае.

Несмотря на его тяжелый характер – это все из-за того, что он слишком много работает, – Настя ни на минуту не сомневалась в том, что их встреча – самое главное событие в ее жизни. Все изменилось, все расцвело буйными красками и чувствами, когда появился он. Настя не то что в жизни, даже в книгах и на экране не встречала подобных мужчин. Николай был красив невероятно, даже бессовестно красив. Когда она шла с ним по улице, все девицы оборачивались и провожали их долгими завистливыми взглядами. На нее, Настю, конечно, мужчины засматривались тоже, но она привыкла к этому чуть ли не с детства и предназначенного ей восхищения просто не замечала. Николай же покорил Настю не только своей внешностью. Он был целеустремленный и умный: сделал блестящую карьеру в какой-то там западной компании. Руководит целой дирекцией то ли маркетинга, то ли продаж. И при этом не стал ограниченным придурком, как большинство новоявленных бизнесменов, – разбирается и в литературе, и в кино и в живописи. Просто невероятно! Он сам создал свое состояние, сам добился всего. Он – щедрый и внимательный, услужливый и нежный. И при этом вспыльчивый, эмоциональный, сексуальный, дерзкий. От такого коктейля просто голова кругом шла. А еще у него такой глубокий и печальный взгляд, будто он знает что-то такое, о чем не ведает больше никто.

До появления Николая жизнь казалась Насте скучной бульварной газетенкой, обтрепанные страницы которой перелистывались сами по себе, по воле времени или ветра. Учеба, родители, подруги, блеклые ухажеры, по большей части иногородние педагогические мальчики, которых она именовала единым метким словом «колхозники». Да и те, которые называли себя коренными москвичами, вполне подходили под это определение: не было в них сказочности, блеска, романтики, даже и не пахло серьезным статусом в жизни, деньгами. Все эти качества, наверное, оседали в МГИМО или еще бог знает где, но уж никак не в педагогическом, где училась Настя. Да и волновало новое поколение только-только вылупившихся на свет мужчин лишь одно: быстро и без проблем затащить девушку в постель. Они и затаскивали. Благо в педуниверситете, тем более на филфаке, никогда не имелось недостатка в пылких девицах. А Настя гордо и с презрительной усмешкой наблюдала за чужими страстями со стороны. Кого-то любили, кого-то бросали, кто-то рыдал, кто-то беременел, кем-то пользовались, кем-то жили. Настя смотрела на все эти спектакли свысока и удивлялась, как можно воспринимать всерьез несуразных мужских чудовищ. Иногда, правда, чертовы страсти задевали и ее, но, к счастью, только рикошетом. Не в том смысле, что она могла сама в кого-то влюбиться – до Николая ей не нравился абсолютно никто, – а в том, что некоторые психически неуравновешенные субъекты омрачали ей жизнь. Например, Никита. Весь первый курс он не отходил от нее ни на шаг, увивался хвостом, ждал по утрам у подъезда, провожал после занятий, посвящал стихи и преданно смотрел в глаза. Настя злилась на него, раздражалась, просила, чтобы отстал: не помогло.

А к середине второго курса, отчаявшись, Никита окончательно сошел с ума: ввалился с букетом цветов прямо посреди семинара по латыни, упал на колени перед Настиной партой и на глазах изумленного преподавателя и одногруппников произнес пламенную речь. Да еще на английском. Настя уже точно не помнила, что за бред он там нес, но, кажется, это была дикая адаптация Шекспира к реалиям Никитиной жизни. Когда, закончив и склонив перед Настей голову, он положил ей на колени букет и произнес роковое «Я люблю тебя, будь моей женой», она моментально стала пурпурной от стыда и гнева. Никита вместо ответа немедленно получил колючим розовым веником по голове, а Кащенко в ту же ночь – нового пациента с диагнозом «суицид». Больше Никита Петров на факультете не появлялся, говорят, вернулся в родной город, подлечился, устроился там то ли в фирму, то ли на ферму. Что с ним было дальше, как сложилась его жизнь, Настя не знала. Но после того случая весь институт на нее целый год как на прокаженную косился: «Довела мальчика». Ну а что она должна была с ним делать, если нисколько, ни капельки не любила? Потом все, конечно, забылось. Но ни о какой приятной студенческой жизни речи уже не шло: подруги испарились, одногруппники отдалились, ухажеры еще больше поблекли. И никто не отважился на долгую осаду смертельно опасных бастионов: с месяц кружили вокруг, а потом бесследно исчезали. И слава богу! К тому времени Настя уже научилась по-своему защищаться: носила строгое выражение лица – немного надменное, с холодной, прилипшей к губам усмешкой. Во избежание. Не дай бог столкнуться еще с каким-нибудь Никитой Петровым.

К пятому курсу Настя оказалась совершенно одна. Сокурсницы уже вышли замуж, многие завели детей, а у нее не то что мужа, даже мимолетного любовника ни разу в жизни не случилось. Ну что поделаешь, если не было любви?! Иногда Настя серьезно думала о том, почему так произошло. И всегда приходила к одному и тому же выводу: не повезло. Просто ей, красивой, умной и строго воспитанной родителями, которые вложили в нее все свои силы, в жизни не повезло. Не нашлось подходящей пары. Как там у Омара Хайяма? Уж лучше одному, чем вместе с кем попало? Трудно поспорить. Она с готовностью примерила на себя выведенную формулу, да так с ней и осталась.

Продолжалось это до тех пор, пока она не встретила Николая. Чуть больше года тому назад, во время государственных экзаменов в МПГУ. В тот день она защищала дипломную работу, в центре которой был Шарль Бодлер, а в качестве довесков – Готье и Сент-Бев. На защите Настя смертельно устала: ее утомляли безумные вопросы доцентов и профессоров, которые, казалось, получали извращенное удовольствие от блуждания в словесных дебрях; ее раздражал сам поэт, подмешавший в свое творчество столько ужасов и грязи, что при чтении накатывала тошнота. И все же Настя говорила с жаром, старалась удивить своими познаниями экзаменационную комиссию. Вопросов задавали много, как же – свет всего факультета, умница, красавица. В завершение рекомендовали в аспирантуру, поставили «отлично» и с напутствием «продолжить научную карьеру» отпустили.

Все. Институт она закончила. И вдруг ощутила внутри себя такую пустоту, словно жизнь прекратилась. Так часто бывает: долго готовишься к чему-то, идешь, а когда это оказывается позади, теряешь точку опоры. Не знаешь, что дальше делать.

И пока на смену прежнему ожиданию не приходит новое, жизнь кажется никчемной.

Настя передвигала ноги на автомате и уже собралась было перейти дорогу, чтобы спуститься в метро, как рядом остановилась темно-синяя иномарка.

– Мадемуазель, вас подвезти?

– Спасибо, не стоит. – Она, не оглядываясь, пошла дальше. Только успела почувствовать досаду на то, что не сработала привычная «защита», видимо, Настя так устала, что забыла о правильном выражении лица. А через секунду девушка услышала, как за спиной заскрипели тормоза и хлопнула дверца автомобиля. Настя прибавила шагу, опасливо оглянувшись.