Одинокие сердца - Итсасо Лосано Мадарьяга Страница 4

Когда Виолетта уже привыкла к мысли о том, что Сэмюеля больше нет, и согласилась продать свой дом, ей захотелось уехать из Челтнема и начать новую жизнь. Активный образ жизни позволил ей не сойти с ума от тоски — у нее просто не оставалось времени на то, чтобы предаваться унылым размышлениям и жалеть себя. Мало-помалу женщина открыла для себя новую, ранее неизвестную ей Виолетту — жадную до кипучей деятельности, стремящуюся узнать больше об окружающем мире, обладающую новым — не таким ограниченным, как раньше, — взглядом на жизнь. Она смирилась с тем, что осталась одна, и постаралась извлечь как можно больше полезного из своей одинокой жизни, кардинально изменить которую ей уже вряд ли удастся. Виолетта, конечно, могла бы замкнуться в себе и, забившись, так сказать, в угол, постепенно чахнуть и угасать, однако она предпочла вести весьма активный образ жизни, не обращая внимания на критическое отношение своих детей. Поначалу она рассказывала им о том, какими видами деятельности занимается, однако на ее восторженные рассказы они неизменно реагировали фразами вроде «Мама, в твоем-то возрасте!..» и «Ты себе что-нибудь сломаешь, и мы не сможем тебя вылечить», а надоедливая невестка с взволнованным видом причитала: «Мама, не заставляйте нас огорчаться! Вы же знаете, что мы очень сильно за вас переживаем. У вас нет никакой необходимости всем этим заниматься». А ведь Виолетта записалась не в секцию прыжков с парашютом! Она решила, что когда дети доживут до ее лет, тогда пусть и увещевают сами себя. Никто из них даже не догадывался, о чем может думать женщина ее возраста, у которой за плечами так много лет и у которой сейчас уйма свободного времени, — времени, которое трудно чем-то заполнить, потому что у нее уже нет необходимости что-то делать, у нее уже нет никаких обязанностей. Ее семья всегда была для Виолетты смыслом жизни, с семьей были связаны все заботы и хлопоты. Теперь же заботиться было уже не о ком, а стало быть, и заниматься Виолетте нечем.

Через шесть месяцев после смерти Сэмюеля, будучи уже не в силах выносить тишину, царившую среди все еще чужих для нее стен «Винди-Коттеджа», Виолетта надела курточку и туфли и вышла на улицу, чтобы найти себе какое-нибудь занятие. И она его нашла, и не одно: она вернулась домой с целой кучей всевозможных брошюр, содержащих информацию о курсах, кружках и клубах для людей ее возраста и для тех, кто помоложе, — например, курсы садоводства и кулинарного искусства. Дальше пошла цепная реакция: вовлекаясь в какой-нибудь вид деятельности, Виолетта знакомилась с разными людьми, которые затем знакомили ее с другими людьми, а те приобщали ее к все новым и новым видам деятельности. Кроме того, уже сама мысль о том, что она будет выглядеть чудачкой в глазах собственных детей, Виолетте почему-то очень нравилась. Она была все еще жива — жива! — а потому твердо намеревалась наслаждаться своим телом и здоровьем настолько, насколько это еще возможно. Она никогда не чувствовала себя такой старой и никому не нужной, как в первые шесть месяцев после смерти Сэмюеля. Тогда ей казалось, что все уже закончилось, — казалось до тех пор, пока Виолетта не обнаружила, что у нее просто начался новый период и только от нее самой зависит, сможет ли она сделать свою дальнейшую жизнь счастливой и — по мере возможности — насыщенной. Только от нее — и ни от кого больше.

Видимо, именно поэтому поездка в долину Луары показалась Виолетте очень заманчивой и она решила, махнув на все рукой, «рвануть» во Францию. Она подумала, что сообщит об этом Сэму за день до отъезда, то есть в четверг вечером. А пока что не скажет ему о предстоящей поездке ни слова — хотя, с другой стороны, это все равно ничего не меняло, потому что она была твердо намерена съездить во Францию и не стала бы обращать внимание ни на какие увещевания. Кроме того, Виолетту, словно юную девицу, приводила в восторг перспектива провести субботу и воскресенье в Лондоне, расхаживая по магазинам. Теперь все ее разговоры с дочерью сводились к обсуждению плана и маршрута предстоящей поездки, вызывающей восторг у них обеих. Виолетта даже и не пыталась вызвать Одри на разговор о разрыве с Джоном: мать знала, что, когда наступит подходящий момент, та и сама об этом расскажет.

Виолетта очень хорошо помнила день, когда Одри в первый раз привела Джона в «Виллоу-Хаус». Сэмюель крайне неодобрительно относился к тому, что его дочь, оставаясь незамужней, сожительствовала с мужчиной (пусть даже они и стали близкими друзьями еще в студенческие годы), тем более что Одри была его младшим ребенком — доченькой, которую он обожал. Поэтому Одри пришлось прождать целых два года, прежде чем Виолетте удалось убедить Сэмюеля разрешить дочери привести к ним в дом своего возлюбленного. Виолетте казалось весьма трогательным то, что Сэм так долго упорствовал в данном вопросе, потому что она видела в этом не что иное, как проявление безграничной любви отца к своей дочери и его нежелание примириться с тем, что Одри уже перестала быть маленькой девочкой, нуждающейся в его заботе. Если бы он только увидел ее сейчас! — увидел, как она старается не спасовать перед навалившимися на нее напастями и пытается вновь обрести себя и начать новую жизнь — жизнь без Джона. Одри необходимо было разобраться в себе и стать по-настоящему независимой. Она долгие годы жила, оглядываясь на Джона. Она, которая в юности отличалась сильным характером и четкими представлениями о жизни, впоследствии привыкла к тому, что важные решения принимает за нее кто-то другой. Одри в свое время вцепилась в Джона зубами и ногтями, и тот с радостью воспринял ее как человека, который ценит его очень и очень высоко. Они дополняли друг друга: Одри был нужен идол, а Джону — кто-нибудь, кто восхищался бы им и считал его суперменом. Они оба — каждый по-своему — находили в этом союзе поддержку: Одри тешила себя иллюзией о том, что важные жизненные решения за нее принимает кто-то другой, а Джон мог думать, что его считают незаурядным человеком. Виолетта знала, что он добился весьма значительных успехов в компании, в которую устроился всего несколько месяцев назад и в которой вкалывал как проклятый. Кто знает, может, ему больше не требовалось восхищение, которым тешила его самолюбие Одри?

Одри же теперь пыталась доказать самой себе, что ей уже не нужно, чтобы важные жизненные решения за нее принимал кто-то другой. Все, что она теперь делала, она делала с необычайно сосредоточенным выражением лица. Она словно на каждом шагу мысленно убеждала себя: я могу это сделать, я могу сама во всем разобраться. Виолетта, оказавшись в одиночестве, имела, по крайней мере, возможность от этого одиночества убежать. Ее одиночество было совсем другим: она была вдовой. А вот Одри считать себя вдовой, естественно, не могла. Ее просто отвергли. Для этого, видимо, имелись какие-то причины, но факт оставался фактом: она осталась одна. Виолетта понимала, что ее дочери с большим трудом удается делать вид, как будто ничего особенного не произошло, и восхищалась Одри, которая, похоже, не сдавалась. Разрыв с Джоном, увольнение с работы… Слишком уж резкие перемены в жизни. Виолетта полагала, что увольнение с работы было спонтанным, необдуманным, минутным капризом. Одри ведь обожала работу в музее. Она в свое время отчаянно боролась за то, чтобы туда устроиться, и готовилась к сдаче соответствующих тестов очень напряженно — до изнеможения. Работа в галерее Тейт имела для нее тогда огромное значение. Даже Джон на некоторое время отошел на второй план. Сэмюель очень гордился дочерью: он видел, что она настойчиво боролась за осуществление своей мечты и добилась этого без чьих-либо ходатайств и рекомендаций. Теперь же, ни с кем не посоветовавшись, Одри уволилась с любимой работы. У Виолетты в голове не укладывалось, как дочь могла принять подобное решение — пусть даже ее и шокировал разрыв с Джоном. Как бы там ни было, она узнает об этом только тогда, когда Одри наконец решится обо всем ей рассказать. Не раньше и не позже.