Племянница маркизы - Дария Харон Страница 4

— Это даже не обсуждается, — решительно заявил Мартен Кальер маркизе. Мари не поверила своим ушам. Ее отец едва не до смерти загнал старую лошадь, чтобы своевременно доставить ее к маркизе де Соланж, а теперь, когда стало ясно, что она на самом деле получила шанс уехать в Париж, — на тебе!

— Осенью в поле каждая пара рук на счету. И дома Мари тоже незаменима. — Мартен схватил руку дочери и демонстративно сжал ее: — Она — зеница моего ока! Я не перенесу, если дочурка будет так далеко от меня. Это разобьет мне сердце.

Маркиза сузила глаза.

— И какая же сумма способна склеить ваше сердце? — язвительно поинтересовалась она.

— Отцовская любовь выше денег…

— Сколько? — невозмутимо повторила маркиза.

— Тысяча ливров.

Звонкий смех разорвал тишину комнаты. Маркиза оттолкнула кресло и встала:

— Можешь оставить себе зеницу своего ока.

— Папа! — испуганно воскликнула Мари. Не может быть, чтобы это оказалось правдой. Наконец, когда ее молитвы были услышаны, твердолобый, жадный до денег отец все разрушил. Глаза Мари следовали за маркизой, которая направлялась к двери. Она горячо молилась, чтобы эта женщина передумала.

— Пятьсот ливров! — крикнул отец, но маркиза даже не остановилась.

Ее рука уже потянулась к дверной ручке, когда он стукнул кулаком по столу:

— Двести.

Жюльетт да Соланж медленно повернулась:

— Сто пятьдесят.

Мартен Кальер надул щеки и шумно выдохнул:

— Согласен. Но деньги прямо сейчас.

Маркиза подошла к столу и извлекла из складок юбки кошель.

— А я получу твою зеницу ока завтра утром. Нетронутую, — при последних словах она бросила на Мари предостерегающий взгляд. — Утром, в одиннадцать, ты приведешь ее сюда.

— Понял, госпожа маркиза, утром, в одиннадцать, — Мартен Кальер торопливо вскочил и поклонился, а потом спешно сгреб со стола монеты.

Мари, наблюдавшая за отцом, не знала, возмущаться его поведением или благодарить судьбу за то, что все обернулось лучшим образом.

Когда отец и дочь ушли, маркиза снова села. Ее передергивало при мысли о ночи в неудобной кровати, но она успокаивала себя, что это всего на одну ночь, а утром она уже будет на пути в Париж. И уж если не с тремя девушками, то по крайней мере с одной точно.

Едва Мари распахнула дверь родительского дома, ее окружили сестры:

— Ну? Скажи, Мари, ты правда едешь в Париж?

— Едешь?!

— Ты ведь не обманываешь? — наперебой тараторили девушки.

— Конечно же, она туда поедет, — сказала Элен, которая стояла в стороне и, скрестив руки, наблюдала за этой сценой. — Вы только гляньте, как горят ее глаза!

Мари была единственной, кто расслышал нотки горечи в голосе сестры. В апреле Элен исполнился двадцать один год, а после того как еще девочкой она обварилась кипятком, часть ее лица покрывала узловатая багровая корка. Для нее была закрыта дорога не только в Париж, но и к алтарю в родной деревне. Остаток жизни ей придется провести в качестве бесплатной рабочей силы в доме отца и матери и ухаживать за ними до самой их смерти. Или своей…

— Ты права, Элен. Я еду в Париж, — спокойно ответила Мари и, подняв голову, выдержала взгляд сестры. Она вдруг вспомнила о той боли, которую почувствовала, когда Антуан выпил воду. Необъяснимая потребность заставить кого-то ощутить нечто, подобное, вынудила ее сказать: — А ты, сестра, не хочешь, пожелать мне счастья?

Элен сжала губы и выбежала из комнаты. Остальные девушки не обратили на это внимания.

— В самом деле? Когда отъезд? За тобой приедут? В карете? У тебя будут новые платья? И настоящие башмаки?

Мари переключила внимание на Симону и Вероник.

— Утром мне надо будет прийти к дому Серранов. Маркиза возьмет меня к себе в карету. О платьях мне ничего не говорили и о башмаках тоже.

Обе девушки разочарованно замолчали, потом Симона сказала:

— Неважно! Ты ведь едешь в Париж, а это главное.

— Верно, — вмешалась Вероник. — Моя сестра едет в Париж! Вдруг ты станешь там горничной знатной дамы! А может быть, даже увидишь Версаль!

— Идите за стол, — в дверях показалась мать. — Иначе Антуан с Этьеном все съедят.

Все семейство уселось за большой кухонный стол, наполнив тарелки содержимым котла. Мартин Кальер нарезал толстыми ломтями хлеб и раздал каждому. Чтобы отметить такую удачу, он даже открыл бутылку вина.

Все были как никогда веселы. Только Мари, Элен и их мать хранили молчание. Элен ковырялась в своей тарелке и съела едва ли две ложки. Когда ужин завершился, она пробормотала, что хочет взглянуть на кур, и вышла.