Любовь и расчет - Сесилия Грант Страница 4

— Честно говоря, я усвоил урок с прошлого раза и взял аванс. Подозреваю, что из его собственного кармана. Из того, что прочитал о парне из дела, сомнительно, что у него есть средства или связи, чтобы нанять барристера. Но вы же знаете Стаббса.

Они оба его знали. Поносить эксцентричность того или иного солиситора было развлечением и привилегией барристеров, хотя Блэкшир обычно не заходил слишком далеко, подшучивая над Стаббсом. Ведь другие солиситоры перестали приносить ему дела с тех пор, как имя его семьи было запятнано после одного события, но Стаббса это не отпугнуло.

— Я знаю, что ты, как всегда, успешно справишься с защитой. — Собеседник похлопал Блэкшира по плечу. Отец редко это делал. Он был человеком рассудка и нечасто позволял себе подобные внешние проявления.

— Впрочем, я не зря тебя искал. Представился удобный случай, который, как мне кажется, может отвечать твоим талантам и наклонностям. Не стану задерживать твой приход в суд, рассказывая обо всем сейчас, но спрошу: не сможешь ли прийти к нам пообедать? Миссис Уэстбрук и семья будут рады тебя видеть, и мы поговорим о деле за стаканчиком портвейна.

— Мне бы очень хотелось. Я давно их не видел. Позвольте мне принести портвейн. Я только что купил бутылку чего-то приличного.

Ник выпалил слова на одном дыхании, поскольку они приблизились к воротам у выхода на Флит-стрит, где они расстались. Ник взял на заметку — купить портвейн. И спросить у кого-то из своих соседей, какой считается хорошим. Он, конечно, мог найти лучшее применение своим деньгам, чем растрачивать их по мелочам на мимолетные радости, но скорее предпочел бы провалиться под землю, чем явиться на обед с пустыми руками. Особенно когда у хозяина было три дочери на выданье и сын на иждивении.

Ах, дочери. Пульс Ника слегка подскочил при мысли снова увидеть мисс Уэстбрук. Ему трудно стало владеть собой.

Хотя в остальном он себя контролировал. Ему не нужен был скандал, чтобы удалить от себя мисс Уэстбрук. Она сама с самого начала поставила себя вне зоны его досягаемости, не оставив ему в этом никаких сомнений. Все же его гордость еще щемило при воспоминании, когда он позволял себе ему предаться.

Так что вспоминать не стоило. Особенно когда существовала другая тема для размышлений. Лучше он обратит мысли в эту сторону.

Что это был за удобный случай? Пока Ник проталкивался сквозь обычную толпу людей, шатающихся у кирпичных стен помещения, где содержатся подсудимые, его любопытство росло. Уэстбрук знал все детали его обстоятельств; особенно о том, что его практика в эти дни зависела от клиентов, которые не могли позволить себе быть придирчивыми в выборе своего представителя; был в курсе, как мало у него работы в периоды, когда уголовный суд не заседает. Мог ли этот удобный случай иметь отношение к хорошему долгому судебному разбирательству в Чансери или к суду общих тяжб?

Ворота, помещение, где содержатся подсудимые, вход в здание суда и коридоры — все промелькнуло расплывчатым пятном, фоном к вопросу, какую новость он услышит сегодня вечером за стаканом доброго портвейна.

Однако стоило Нику переступить порог зала судебных заседаний, как все посторонние мысли мгновенно улетучились. От него зависели судьба клиента и его сердобольный солиситор, и Ник, пока не покинет здание суда, будет находиться в их полном распоряжении.

Верная своему слову, Виола расположилась под одним из больших кленов в центре Беркли-сквер спиной к дому Харрингдонов, в обнимку с взятыми в библиотеке книжками, не совсем понимая, зачем они сюда явились.

Кейт стояла со своим письмом наготове. Когда дворецкий открыл дверь, она попросила его передать графине записку и поклон от мисс Уэстбрук. Это было, в сущности, все.

— Мне доложить о вас ее светлости?

Дворецкий приоткрыл дверь на три или четыре дюйма шире.

Что-то проворное и хищное шевельнулось в Кейт, разбуженное этим движением двери, видом узорного ковра внутри и сверкающего полировкой дерева. Одиннадцать подобных записок доставила она сюда: по одной по случаю каждого бракосочетания, рождения или триумфального возвращения к родным берегам младшего сына, и ни разу за пять лет не улыбнулась ей возможность быть объявленной ее светлости.

Но девушка великих амбиций подготовила себя к любого рода неожиданностям. А этот эпизод она даже раз или два отрепетировала перед зеркалом.

Кейт сделала полшага назад и, сжав в руке ворот плаща, опустила ресницы, демонстрируя смущение.

— О нет, мне не приходило в голову беспокоить ее светлость. Она может прочитать записку на досуге.

На своих репетициях она всегда представляла выражение почтительного одобрения на лице дворецкого; невысказанного заверения, что он непременно расскажет леди Харрингдон о безупречных манерах и скромности ее посетительницы с обязательным упоминанием ее красоты, что придаст ее робости еще больше прелести.

Но человек в дверях даже не смотрел на нее. Его взгляд перекочевал на улицу, и дворецкий распахнул дверь настежь.

Кейт обернулась. В конце дорожки, очевидно, в ожидании ее дальнейших действий, стоял высокий джентльмен среднего возраста с тростью из эбонитового дерева в одной руке, в то время как вторая протянулась к шляпе. И вдруг она на самом деле испытала все то смущение, которое только что разыгрывала.

Он был так похож на папу. Не лицом, нет, — хотя, возможно, подбородок, щеки и скулы могли быть у него такими же, но густая щетина светлых бакенбард мешала их разглядеть, — а скорее фигурой, осанкой и еще чем-то, чему она не могла дать определения. Она узнала его инстинктивно, без вмешательства рассудка. Вернее, почуяла кровное родство, как подобный чует подобное.

Господин снял шляпу и кивнул. Его улыбка выражала такую же беспристрастную вежливость, с какой он, несомненно, приветствовал бы любую женщину, молодую или старую, высокую или низкую, красивую или простую, которая стояла бы на его пути, мешая войти в собственный дом.

Кейт присела в реверансе, проходя мимо, и заметила сначала вопрос в его глазах, затем испуг узнавания.

У нее громко застучало сердце, и лицо запылало. Он узнал ее. Хотя, насколько ей было известно, никогда прежде не видел. Вероятно, заметил в ней черты отца, как и она в нем.

Они не обмолвились ни единым словом. И хорошо, потому что в голову Кейт лезли самые безрассудные слова.

«Добрый день, милорд. Я дочь человека, которого вы перестали называть братом более двадцати трех лет назад.

Да, мама моя была актрисой. Но если бы вы хоть раз ее увидели, то поняли бы, что она женщина высочайших моральных качеств.

Он сохранил ваши письма. У него их целая пачка. Им много лет, но он ни одно не выкинул».

Кейт случайно их обнаружила. В кабинете отца в старой конторке, которой он не пользовался. Она хотела забрать ее для собственных нужд, но когда открыла крышку, то увидела письма. Большинство из них относились ко времени его пребывания в Регби. Полные нежности письма матери. Послания младших сестер, выведенные старательным почерком, когда они еще осваивали искусство каллиграфии. И брата — в ту пору виконта Мелфорда, — написанные убористым почерком, повествующие о его приключениях в университете и напутствующие юного Чарлза в учебе. Она не должна была их читать, но прочитала.