Алекс и Адель. Рождество в Нью-Йорке - Мария Манич Страница 4

Это… запрещенный прием.

Почему у него всегда все так легко? Будто его в этой жизни ничто не в состоянии выбить из колеи. Он всегда собран. Всегда уверен в том, что и зачем делает. Меня восхищает эта его черта. Я бы хотела научиться жить так же.

— Хей-хей, как дела? — раздаётся голос папы «за кадром».

— Они в музее, — тактично замечает мама, глядя на него поверх своего телефон.

— Ясно, — бормочет отец, будто в этот момент окончательно потерял надежду.

— Привет, папочка, — повышаю я голос, чтобы до него докричаться.

Если и существуют способы напомнить мне о моем отличии от “нормальных” девушек, то это один из них. Пару недель назад он намекнул на то, что у меня мало друзей, а когда я сказала, что предпочитаю его компанию любой другой, он опечалился. Но я считаю его почти самым умным человеком на Земле, так что было бы глупо менять его компанию на какую-то другую. Тем более, если единственная достойная его альтернатива живет... на другом конце земного шара.

Это не меняет того, что я зануда.

Тоня, моя старшая сестра, занялась бы в Нью Йорке чем нибудь более экстравагантным. Например, потащилась бы на выставку картин в стиле волосатой руки, торчащей из бамбукового стебля. Или отправилась на концерт какой-нибудь навороченной артхаусной группы.

— Как ты, Морковка? — интересуется папа все еще не появляясь в кадре.

— Я э-м-м-м… круто! — отвечаю с утроенным энтузиазмом. Все просто отлично, если не считать того, что вчера я кажется… чуть не изнасиловала сына его партнера по бизнесу! — Отлично… а как вы? Тоня дома?

— Задержка рейса. Ждём.

Моя сестра часто летает в Китай вместе с мужем. Он пытается развернуть там новый бизнес, а она не может без него прожить и пары дней. Думаю, скоро они переберутся туда основательно. Тоня и китайский, слабо представляю.

— Ба! — слышу капризный голос племянника. — Ну сделай бутерброд…

Роберту семь, и насколько я знаю, в доме своих родителей он даже яичницу жарит самостоятельно, потому что его воспитывают по какой-то специальной методике, будто готовят в президенты.

— И мне… — узнаю голос Майи, моей пятилетней племянницы.

— Слав, — злится мама. — Ну сделай ты им эти бутерброды, я же разговариваю!

— Никита, накорми детей, — издав свист, велит он.

— Эта услуга оплачивается? — интересуется мой одиннадцатилетний брат.

— Да, — усмехается отец. — Подзатыльниками.

— Как это знакомо, — бормочет у меня над ухом Алекс.

Его губы каким-то образом оказались прямо у моего виска, а сама я почти лежу у него на груди и чувствую теплое успокаивающее дыхание у себя на коже.

Почему с ним всегда так хорошо? Тепло и надежно…

На секунду мои веки опускаются, а когда понимаю, что творю, дергаюсь и выпутываюсь из его рук.

— Ладно… э-м-м... я пошла смотреть рептилий… — тараторю, поправляя волосы.

— Отдыхайте, — целует камеру мама.

— Алекс, гляди за ней в оба, — папа появляется в кадре на секунду и исчезает так быстро, что я разочарованно вздыхаю.

Мама закатывает глаза и отключается первая.

— Скучаешь по ним, зануда?

— А ты не знаешь? — пожимаю я плечом. — Я же домашнее растение.

— Ты сама ещё не знаешь, какая ты, — бросает, кладя в карманы руки.

Закусив губу, прячу от него глаза.

Иногда я думаю, что эта затея с учебой не стоит того, а потом Алекс берет меня за руку и расталкивает плечом толпу туристов, таща меня к крокодилам. Тогда все мои сомнения исчезают до худших времен, но пока я будто на своем месте.

Спустя три часа и десятиминутную очередь в туалет, мы выходим на улицу в поисках места, где можно перекусить.

Игнорируя мелкий снег, бредем по улице и я кручу головой.

Алекс предлагает купить хот-доги у торговца уличной едой, заверяя, что ничего вкуснее я в жизни не ела. Честно говоря, сама бы я вряд ли на такое осмелилась. Он это знает, поэтому поглощает свою сосиску демонстративно. Глотает не жуя, будто год не ел, и слизывает с пальцев горчицу.

— Бедный! — смеюсь, давясь своей сосиски. — Совсем одичал здесь один…

— Р-р-р… — вгрызается он в булку, и я хохочу на весь Центральный парк, когда у него во рту становится совсем тесно и точеные щеки начинают трещать.

— М-м-м… — закатываю глаза, языком собирая со своих пальцев убегающую горчицу. — Ты до переезда вообще ел сосиски?

— Не припомню…

Его голос звучит хрипло, поэтому перевожу на него глаза..

Сглатываю, облизывая губы, потому что он на них смотрит, облизывая собственные губы, а потом смотрит мне в глаза с таким напором, что я роняю свой хот-дог на землю…

Все это совершенно не сексуально. Мы с набитыми ртами и в горчице, но у меня в животе кто-то взорвал петарду.

— Ой… — бормочу, отвернувшись и посмотрев на свой потерянный хот-дог.

Алекс молча протягивает мне салфетку, а потом берет бумажный пакет с сувенирами и кладёт его себе на колени.

— Там мой сок… — тянусь за ним, лепеча. — Давай я сюда поставлю…

— Не трогай… — отрезает от немного грубо.

— Чего ты злишься? Музей не понравился? В следующий раз можешь сам выбрать куда пойдём… — пытаюсь я сгладить ситуацию.

Зажав в зубах стакан кофе, он чертыхается и лезет в карман куртки за своим звонящим телефоном.

— Джон, я немного занят… нет не на работе. Вот черт! А вы где?

С любопытством смотрю на Алекса. Он проводит пятерней по всклокоченным волосам и сбросив вызов, поворачивается ко мне.

— У знакомого днюха, празднуют здесь недалеко. Завалимся?

— А это удобно? Я там никого не знаю, это все-таки твои друзья.

— Ты знаешь меня, Морковка. Это главное.

Алекс уворачивается от моего удара и громко смеется, запрокинув голову вверх.

Морковкой называть меня может только папа!