Среди тысячи слов - Эмма Скотт Страница 4

Он проворчал:

– Греческая трагедия. Я не совсем тупой.

– Знаю, – ответил я. Волосы на загривке поднялись дыбом. Он еще ничего не пил, так что злоба еще спала. Она приходила обычно только по ночам – это его Джекил ^[4], – и я изо всех сил старался держаться подальше, пока она не пройдет.

– И какую роль исполняешь ты?

Я вздохнул.

– Я Эдип, бать.

Он фыркнул и засунул ложку хлопьев в рот. Молоко потекло по щетине на подбородке.

– Этот Мартин Форд и впрямь заинтересовался тобой, – он тыкнул в меня ложкой. – Берегись. Он превратит тебя в гомика, если продолжишь играть эту фигню. Если уже не превратил.

Я сжал зубы и кулаки, но ничего не сказал. Он не впервые намекал, что Мартин – режиссер Общественного театра Хармони – любил меня не только из-за моего таланта. Правда была в том, что Мартин и его жена Брэнда были мне лучшими родителями, чем батя мог себе представить.

Но ему я об этом не сказал. С орущими ослами не говорят в надежде на состоятельный разговор.

– Спектакль заканчивается завтра вечером, – я рискнул поднять на него взгляд. Я не был так глуп, чтобы просить его прийти, но часть меня, которая все еще хотела верить, что он настоящий отец, никак, черт возьми, не сдавалась. – Последний спектакль.

– Да? – ответил батя. – Но сколько еще после этого? Ты занимался этим дерьмом многие годы. Знаешь, что оно делает тебя мягким. Я не оставлю свой бизнес гомику.

Его слова отскочили от меня. В моем телефоне мелькали десятки женских имен, а мысль о том, что он оставит мне «Автосвалку Пирса» или заправку франшизы Wexx, была просто смехотворной. Здесь больше не было бизнеса, если не считать редких заблудших путешественников, которые не знали, что можно проехать на восемь километров дальше в сверкающие большие заведения Брэкстона. Мы жили на пенсию отца по недееспособности и мою зарплату из театра. Или, скорее, он жил, а я существовал. Я не жил, пока не ступал на сцену.

Я мог вынести его слова. А вот его кулаков мне нужно было остерегаться.

Не раз после его тирады мы оба оставались в крови, и я мчался на всей скорости за рулем своего старого голубого пикапа Dodge по извивающимся дорогам прочь из Хармони, намереваясь выбраться из Индианы раз и навсегда. Потом представлял, что батя застрял здесь один, ест холодные хлопья на завтрак, обед и ужин, пока суровая зима не подарит ему пневмонию. Или он может нырнуть в ведро жареной курицы и наесться до сердечного приступа. И лежать мертвым и гнить на нашем дерьмовом диване, а никто неделями не станет заходить, чтобы проверить, а то и месяцами.

И каждый раз я разворачивал свой чертов пикап.

Вот что мы делаем ради семьи. Пусть даже твоя единственная семья – сволочь пьяница, которому на тебя плевать.

– Сделай мне еще, хорошо? – сказал батя, когда я встал, чтобы убрать миску в раковину.

Я насыпал ему еще одну порцию хлопьев и пошел одеваться в школу.

В своей маленькой комнате – кровать, комод, шкаф размером с гроб – я надел лучшую пару джинсов, ботинки, фланелевую рубашку поверх майки и черную кожаную куртку. Из-под стопки сценариев я вытащил шерстяную шапку и перчатки без пальцев, которые Брэнда Форд связала для меня, и засунул пачку сигарет из секретного запаса, о котором батя не знал, иначе давно бы уже разграбил. Я засунул их во внутренний карман куртки.

Батя сонно смотрел на настенный календарь, который нам оставил продавец после неудачной попытки продать страховку недвижимости.

– Сегодня восьмое?

– Ага, – ответил я, закидывая рюкзак на плечи.

Он повернулся ко мне, блеск сожаления и боли плескался в красных глубинах его водянистых глаз.

– Уже девятнадцать?

– Ага, – ответил я.

– Айзек?

Я замер, уже положив руку на дверь. Секунды растянулись.

«С днем рождения, сын».

– Не забудь купить сосиски.

Я закрыл глаза.

– Не забуду.

И ушел.

* * *

Мой синий Dodge 71, припаркованный рядом с трейлером, замерз. Мне удалось завести его, и я оставил его греться, пока сам счищал лед с лобового стекла. Часы на панели управления показывали, что я опаздываю в школу. С моих губ сорвалось облако бранных слов. Терпеть не могу заходить в класс, уже заполненный учениками.

Я ехал по обледенелым дорогам так быстро, как только мог, прочь от свалки на краю города, по главной улице и через весь Хармони, в старшую школу Джорджа Мэйсона. Я заехал на парковку, потом быстро прошел в здание, согревая пальцы дыханием. Тепло внутри немного смягчило мое раздражение. Когда я ко всем чертям выберусь отсюда, я уеду туда, где никогда не идет снег. Голливуд бы подошел, но я хотел бы больше выступать на сцене, чем сниматься в кино. Или я добьюсь успеха в Нью-Йорке, а там снег может идти сколько хочет. У меня все время будет работать обогреватель, и мне не придется даже думать о цене.

Я прошел по пустому коридору на первый урок английского мистера Полсона. К счастью, Полсон был немного рассеянным – он все еще возился на своем рабочем месте, и я прошмыгнул мимо него, глядя вперед и игнорируя одноклассников. Я собирался добраться до парты в третьем ряду, где всегда сидел.

Какая-то девушка заняла мое место.

Умопомрачительно красивая девушка в дорогом пальто с фонтаном светлых волнистых волос, рассыпанных по спине. И сидела она на моем чертовом месте.

Я встал над ней, глядя сверху вниз. Обычно этого хватало, чтобы заставить кого-то убраться ко всем чертям с моего пути. Но эта девушка…

Она взглянула на меня своими глазами, бледно-голубыми, как топазы, и на ее лице заиграла вызывающая ухмылка, не соответствующая тяжелой печали в глазах. Ее взгляд метнулся к пустой парте рядом, она вскинула бровь.

– Все хорошо, мистер Пирс? – спросил мистер Полсон, стоя у доски.

Я продолжал смотреть на девушку. Она отвечала тем же.

Я фыркнул и уселся на пустой стул слева от нее, выставив ноги в проход. Дуг Кили, капитан футбольной команды, в двух партах от меня, что-то прошипел сквозь зубы, чтобы привлечь внимание Джастина Бейкера. Джастин, бейсболист, огляделся. Дуг кивнул подбородком на новенькую, приподняв брови, и проговорил одними губами «секси».

Джастин произнес в ответ:

– Горячая.

– Ладно, класс, – мистер Полсон стоял у доски. С начала урока, с восьми, прошло всего несколько минут, а он уже успел испачкать мелом клетчатые штаны. – Уверен, вы все хорошо отдохнули на каникулах. У нас, в Джордже Мэйсоне, новая ученица. Пожалуйста, горячо поприветствуйте ее от имени «Бунтарей Мэйсона» – Уиллоу Холлоуэй. Она приехала к нам из самого Нью-Йорка.