Марусина любовь - Вера Колочкова Страница 4

А что, она и впрямь по хозяйству проворной была. Правда, такой большой живности, как при деде с бабкой, они не держали конечно же, но с двумя коровами управлялись. Никто уже в их околотке коров не держал, а они ничего, не гнушались ни молоком, ни мясом на зиму. А как иначе жить? Лучше уж покосом летом озаботиться да по утрам из стайки свежие коровьи лызги лопатой грести, чем на новую голодную жизнь жаловаться… Управятся поутру вдвоем, потом разбегутся – Маруся в школу, мать на станцию… А вечером, после дойки, опять работы полно – надо молоко через сепаратор перегнать. Вся улица у них то молоко да масло домашнее покупала. Опять же деньги. Опять же прожить можно. Времени свободного на гулянки, конечно, нет, но тоже не большая беда. Да и на что оно Марусе? Перед мальчишками задом на школьных дискотеках крутить? Чтоб ее там Муркой дразнили? Нет уж. Ей и уличных дразнилок с детства с лихвой хватило. Идешь, бывало, по улице, а Витька Ляпишев, сосед, как запоет-заизгаляется в спину:

… Раз пошли на дело – выпить захотелось,

И зашли в шикарный ресторан…

Там сидела Мурка в кожаной тужурке,

А из-под полы торчал наган…

Она вздрагивала сразу, конечно, и бежала к своим воротам что есть силы, а Витькин слабый визгливый голосок, подогреваемый звонким хором других мальчишек, и там ее доставал:

Мурка! Ты мой Муреночек!

Мурка! Ты мой котеночек!

Мурка, Маруся Климова!

Прости лю-би-мо-го!

В детстве эту ребячью около нее колготню бабка с дедом быстренько разгоняли. Бабка, бывало, и к соседям Ляпишевым ругаться ходила, и громко кричала на их подворье, и даже коромыслом перед лицом Витькиной матери грозно трясла. Витька на какое-то время затихал, а потом все сызнова… Хорошо хоть мать ее в другую школу потом перевела – которая подальше и в которую их уличные ребята не ходили. А там, в новой школе, начиная с восьмого класса у нее и защитник появился. Колька. Первостатейный хулиган Колька Дворкин. Лихой мотоциклист. Вроде как байкер даже, если приспособить его старый отцовский мотоцикл к новомодным веяниям. Она и сама его поначалу боялась да сторонилась, а потом он ее как-то подвез до дому, постояли у калитки, поговорили…

– Ой, а у тебя волосы травой и молоком пахнут, слушай… – потянул он вдруг носом, наклонившись к ее кудряшкам. – И еще это… Навозом немножко… Так сладко пахнут…

Она тогда дернулась от него обиженно – что это значит, навозом? Тоже комплиментщик выискался… Фыркнула, убежала. Впрочем, обида ее вскоре прошла. На следующий же вечер. После того, как Колька круто разобрался с ее уличными обидчиками. Те и не поняли поначалу, с кем дело имеют, – просто начали по привычке им в спину орать свое непотребное:

… Слушай, в чем же дело?

Что ж ты не имела?

Разве я тебя не одевал?

Кольца и браслеты, шляпки и жакеты

Разве я тебе не добывал?

Мурка! Ты мой Муреночек…

А когда допели до места, где Маруся Климова должна была по логике вещей простить любимого, началась драка. Самая настоящая. С Марусиным визгом. С Витьки Ляпишева выбитым зубом и с фингалом на пол-лица. С гитарой, разбитой вдребезги о те самые бревна, на которых обычно сидели стайкой ее уличные обидчики. С лаем собак из-за заборов. С опрокинутым в пыль Колькиным мотоциклом. Кое-как они успели тогда мотоцикл во двор затащить да скрыться в доме от прибежавших со всех концов околотка здоровенных парней – наших, мол, бьют… Так и стояли, караулили Кольку у Марусиных ворот допоздна. Он все рвался в бой, да Маруся с матерью его не пустили – так и до смертоубийства недалеко. Одно дело – малолетки отношения выясняют, а другое дело – взрослые парни, выпивкой подогретые… Мать положила Кольку спать в Марусиной комнате, а дочку взяла к себе под бок, в свою кровать, да еще и сторожила испуганной рукой ночью – не убежала бы. Мало ли что. Девка выросла справная, кровь с молоком. Улыбнется – так соком из ямочек и брызжет. И семнадцати еще нет, а все при ней. Не зря, видно, паренек этот в драку за нее бросился, ой не зря…

С тех пор к Марусе с дурацкими песенками больше уличная ребятня не приставала. Наоборот, подходили да здоровались с почтеньицем. И с Колькой, кстати, тоже. Он на их улице часто появляться стал. Как свой. Марусин защитник. Каменная стена. Колька Дворкин. Взрывной, отчаянный парнище, первый забияка в драках, никаких авторитетов не признающий. И в то же время очень добрый – Маруся как никто это знала. Временный необтесавшийся нигилист – так прозвал его учитель истории Петр Николаевич, их классный руководитель. Из таких, говорил, потом отличные мужики получаются – жизни не боятся и мнут ее под себя, как им надо…

Что ж, может, и получился бы потом из Кольки отличный мужик. Кто его знает? Наверняка бы получился. Если б не случилось все так по-дурацки…

После школы Колька сразу загремел в армию. Родители его постарались, спровадили туда парня с почестями. Пусть там пообтешет свой характер немного. Оно, конечно, и правильно, может быть… Самое там место, наверное, для становления на место буйных мужских характеров. А только Марусе прощаться с Колькой было – как саму себя ножом резать. И вовсе никакой он не буйный, уж она-то это точно знала… Он просто жизнь так любит. По-своему. А ее, Марусю, даже больше жизни любит. Он сам так сказал, когда на вокзале прощались. А она ждать его обещалась.

И дождалась, конечно, что ж… Два года ни на кого глаз не подняла. Все жила от письма до письма. Хотя и были у нее воздыхатели, чего уж там. И хорошие были. Особенно в колледже. Поступила она после школы в строительный колледж – единственное учебное заведение у них в Кокуе. Можно было бы, конечно, и в областной институт учиться податься, как другие Марусины одноклассники сделали. Ленка Ларионова, ее закадычная подружка, например, – та вообще в психологи подалась. А она – нет. Она с места не сдвинулась. Да и чем строитель – не профессия? Тем более там как раз отделение такое хорошее открыли – экономическое. Вполне нормальная для женщины специальность. Марусе нравилась. Ей всегда нравилось возиться с цифрами, все учитывать да обсчитывать, планировать наперед. И даже в своем собственном хозяйстве мать ей в этом деле полностью доверялась. Была у Маруси в обиходе такая специальная тетрадочка, куда она записывала все их с матерью затраты-приходы. Ей эта тетрадочка во время учебы вспоминалась! Даже самой смешно было… Оказывается, она свой домашний мясо-молочный хозяйственный учет совершенно правильно вела, можно сказать, на одной только гольной интуиции, еще и не зная о существовании таких умных слов, как себестоимость продукции, план-фактный анализ, нормирование труда да ежедневное сведение расходов с доходами и выявление при этом не нужных никому перерасходов…

Мир цифр – это же так увлекательно! Все можно рассчитать, занести в таблицу, и все видно, как на ладошке. И даже в жизни своей все можно рассчитать и разложить по полочкам. Жизнь – она же штука такая, в ней все должно быть прозрачно и понятно. Вот, например, есть у нее Колька… Он любит ее, она любит его. Все как дважды два. Приедет из армии – поженятся. Потом ребеночка родят. Потом еще одного. Потом дом хорошенько отремонтируют, когда деньги будут. Сверху еще одну светелку пристроят, кругленькую такую, как башенка. Колька – он сильный, он все может! Так что зря Ленка говорит, что жизнь цифрам не поддается. Еще как поддается. Лишь бы цифры эти были правильные и прозрачные. А где в жизни прозрачность – там и душе покой…