Призрак музыканта - Сабахатдин-Бора Этергюн Страница 38

Жаль, что это случилось чуть ли не в день свадьбы моей старшей дочери.

Я устал от шума и суеты и решил проехаться за город. Добрался до своей любимой горы.

Вот он, мой Олимп. Я сошел с коня и стал медленно подниматься по склону.

Вдруг — окликают, догоняют меня.

Я обернулся — мой лучший слуга, его отец служил еще моему деду, отцу моего отца.

— Что случилось, Али? На тебе лица нет.

И вправду лица не было.

Я начал поспешный спуск. Слуга мой, напротив, стал подниматься ко мне. Где-то на полдороге мы встретились.

— Госпожа Амида (моя старшая жена) просила вас вернуться. Очень просила.

Я знаю, что моя старшая жена — умная женщина, спокойная, и не станет зря тревожить меня. Поэтому я испугался и всю дорогу до дома, пока мы ехали, выспрашивал у слуги, что же все-таки произошло.

Он отвечал мне, что мои жены и дети, и Сельви — все здоровы.

— Что же тогда?

— Вы все увидите своими глазами. Мне и говорить не хочется.

Ему не хотелось говорить, а я не знал, что думать.

У ворот меня встретила Амида.

— Только не показывай вида! — шепнула она. — Ведь готовимся к свадьбе. Пусть никто ничего не знает. Вот только Али да садовник.

Мы прошли во двор, мимо конюшен и других строений.

Мы перебрались в дом Хасана с год тому назад, потому что я затеял переделывать наш дом.

Из объяснений жены я понял, что садовник должен был что-то перекопать во дворе за домом. Он принялся за работу и вскоре натолкнулся на страшное.

Когда я подошел, они уже лежали на дерюге. Оба трупа. Только что откопанных. Солнце щедро тратило на них, уже ничего не чувствовавших, свои теплые животворные лучи. Должно быть, солнце думало не о них, но о тех мухах и червях, которых уже вскармливала их плоть. Трупы сильно подверглись разложению. Но одежда… Ее можно было узнать… И черты лица… И мой тамбур, когда-то я подарил Панайотису… Да, одним из мертвецов был мой старший брат Хасан, вторым — мой единственный друг Панайотис.

Я пристально вглядывался в его лицо. Это был он. Он снова был со мной. Мне казалось, что лицо его (то, что осталось от его лица) не было лицом зрелого мужчины, разменявшего пятый десяток, но так и осталось лицом семнадцатилетнего юноши. Мой светлый мальчик. Не обманул меня, не изменился. Пришел. Он здесь, со мной.

Хасан был одет в домашнюю одежду. Панайотис — в нарядный красно-желтый шелковый халат и белый тюрбан — призрак музыканта!

Они умерли разной смертью. Хасан — от удара ножом в горло, Панайотис был задушен.

Кто же убийца? Или убийцы? Как оказался здесь Панайотис? Искал Сельви? Бедный мой друг. Он сохранил тамбур — мой подарок. Когда-то я подарил ему и его священную книгу — Евангелие. Кто знает, сохранил ли он эту книгу.

Может быть, Сельви что-то знала о случившемся? Но ее, не осознающую себя, и спрашивать не стоило.

— Думаю, надо бы спросить глухонемую, — предложила моя жена. — Ведь она давно прислуживает Сельви. Она наверняка что-то знает.

Пошли за глухонемой. Отыскали. Я следил, как она себя поведет, увидев трупы. Она не испугалась, только поморщилась.

— Как же говорить с ней? — раздумывал я вслух.

— Знаками, — подсказал Али.

— Много мы поймем через ее знаки! Здесь история очень запутанная, видно сразу, — заметил садовник.

— Я буду говорить, — произнесла вдруг девушка глухим надтреснутым голосом.

— Ты, стало быть, не глухая и не немая, — сказал садовник. — Зачем же ты притворялась?

— Чтобы больше знать, — ответила девушка этим своим голосом, не повернув головы в сторону садовника.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Анна.

— Где-то я уже слышал это имя.

— Оно часто встречается, — вступила в разговор моя жена.

— Нет. Я не это имел в виду. А! Вспомнил. Так звали мать Панайотиса.

Девушка рассказала, что служила у одной госпожи как рабыня. Однажды она услышала разговор о женитьбе Хасана Гази, о том, что он ищет для своей жены опытную служанку. Когда господин Хасан пришел в гости к мужу ее хозяйки, девушка подкараулила его у ворот и подала маленькое письмо, в котором писала о том, какая она умелая прислужница, и просила взять ее в услужение. Хасан справился о ней у ее хозяев, те все подтвердили. Так она стала служанкой жены Хасана.

— Но зачем ты этого добивалась? — спросила Амида. — Ты была влюблена в него?

— Нет, — девушка покачала головой. — Скорее напротив! Я родом из селения Харман Кая. Этот человек, — она указала на Панайотиса, — приходился мне двоюродным братом. Меня и звали, как его мать, мою крестную.

Так вот чьи черты проглядывали в ее лице — черты Панайотиса!

— После смерти своего мужа госпожа Анна, мать Панайотиса, ушла в монастырь, и его отдала в мужской монастырь архангела Михаила. О его имуществе, оставшемся в Харман Кая, заботился один старый монах, очень добрый и веселый, отец Анастасиос. Он позволил нам, мне, моей матери и двум моим братишкам жить в доме Панайотиса. Мы были бедны. Однажды ночью вдруг прискакали турки на конях. Они искали Панайотиса, говорили, будто он похитил девушку. Они сожгли в деревне несколько домов и убивали людей. Наш дом, дом Панайотиса, сожгли в первую очередь. Мою мать убили, когда она пыталась спасти хоть что-то из имущества. Братья мои сгорели заживо. Я была еще маленькая. Никому не была нужна, осталась сиротой. Никто не заботился обо мне. Панайотиса, говорили, что не то казнили, не то посадили в тюрьму. Отца Анастасиоса сослали в дальний какой-то монастырь.

Девушка посмотрела на лежащие трупы и вздрогнула. Мы все еще не знали, как нам быть. Я и сам не понимал, почему я не прикажу закрыть тела. Или нет, я прекрасно понимал, почему. Потому что я хотел видеть их, смотреть на их полуразложившиеся лица.

— Я бродила по деревне. Голодная. Иной раз меня подкармливали сердобольные женщины. Какие-то путники проходили через Харман Кая и взяли меня с собой, Я доверчиво пошла за ними. Потому что они покормили меня. Мне было восемь лет. Но один из них стал жить со мной, как с женщиной. Я много вытерпела в этой жизни. Всего рассказывать не стану. Мне было так горько и больно, что я решила больше не произносить ни слова. Так и сделала.