Лакей и я - Валери Боумен Страница 38

— Правда? — удивился Лукас. — Это интересно. Продолжайте.

— Ну, с одной стороны, этот закон укажет простонародью его место, и это плюс.

Лукас, ощущая крайнюю неловкость, не удержался и покосился на Джеймса. Даже если сэр Реджинальд действительно так считал, неужели было обязательно говорить об этом в присутствии слуги? Ведь он вполне мог попросить лакея выйти или сформулировать свою мысль тактичнее.

— Но с другой стороны, — продолжил сэр Реджинальд, — он несколько затормозит прогресс, которого мы достигли с торговым законодательством. Не могу сказать, что мне это нравится.

Лукас нахмурился. Это что, все аргументы сэра Реджинальда? Торговые законы были архаичными даже для Карла, поскольку не позволяли рабочим требовать справедливой оплаты труда и лишали их любых прав против нанимателей, которые не только отказывались им платить и обеспечивать медицинскую помощь, но и применяли физические наказания. Получается, что рыцарь против закона, потому что он недостаточно суров для рабочего класса? Отмена некоторых самых жестких условий торгового законодательства — единственная часть закона, с которой Фрэнсис была согласна. У него и сейчас звучал в голове ее голос: «Не понимаю, как те, у кого есть сердце, могут быть за этот закон». Вероятно, в груди сэра Реджинальда сердце отсутствовало.

Лукас усилием воли скрыл неприязнь, чтобы прояснить как относится рыцарь к проблемам арендаторов.

— Закон стимулирует рост арендного земледелия и помогает решить крупные проблемы поместной экономики.

— Да, но вся прелесть торгового законодательства заключается в том, что мы не должны ни перед кем отчитываться, как относимся к слугам. С какой стати я буду голосовать во вред своим интересам?

«Палата лордов могла бы не принять закон, но наши лорды голосуют только за себя и свои кошельки», — тут же всплыли в памяти Лукаса слова Фрэнсис. Он потратил немало времени, пытаясь убедить ее, что все не так, но получается, что она опять оказалась права, причем ее правоту подтвердил сэр Реджинальд.

— Понимаю, вы не станете голосовать во вред своим интересам, — заключил Лукас, радуясь возможности избавится от компании рыцаря. Осталолсь лишь одно… — Видите ли, я заинтересован в принятии этого закона, поскольку…

— Всем хорошо известно, почему вы ратуете за этот закон, — перебил его сэр Реджинальд. — Знаете, с Карлом всегда можно было договориться, я надеялся, что вы похожи на него.

Лукас замер. Ощущение, словно он рухнул на палубу корабля с самой высокой мачты. Он не мог дышать. Горло жгло огнем.

— Что вы сказали? — выдавил он скволь стиснутые зубы.

— Я сказал, что ваш брат был прекрасным политиком, но, вероятно, успел научить вас не слишком многому, прежде чем отбыл в мир иной.

Лукас стиснул стакан с такой силой, что тот треснул. Если они с сэром Реджинальдом немедленно не расстануться, следующим пострадавшим предметом станет шея рыцаря.

— Совсем наоборот. — Теперь Лукас произносил слова отчетливо, словно забивал гвозди. — Я всегда был уверен, что закон принесет много пользы стране, и только теперь начинаю понимать, что он учитывает только интересы нашего класса. Но вопрос в том, достоин ли наш класс этого.

Лукас встал, одним глотком осушил пострадавший стакан, когда со стуком поставил его на стол, тот развалился.

— Будьте здоровы, сэр Реджинальд.

Рыцарь проводил его взглядом до двери, забыв закрыть рот, и вдруг спохватился:

— Подождите! А как же мое канцлерство?

Лукас, не замедляя шага, обратился к лакею, не обращая на Реджинальда ни малейшего внимания:

— Всего вам доброго, Джеймс, и спасибо за работу. Пожалуйста, передайте лорду Клейтону, что я должен ему стакан.

— С радостью, милорд, — вежливо улыбнулся и поклонился Джеймс.

За несколько шагов, что прошел по коридору, Лукас произнес столько весьма замысловатых ругательств, что покраснел бы даже старый морской волк, услышав их. Что было там, в гостиной? Его охватило сильнейшее негодование, скорее даже омерзение. Он испытывал отвращение к сэру Реджинальду и надменным ослам вроде него, которые считают себя столпами общества и ведут себя так, будто они небожители. Но больше всего Лукас злился на себя, поскольку знал: то, что сказал рыцарь о поддержке закона ради брата, — чистая правда. Фрэнсис и здесь оказалась права: аристократы — своекорыстные задницы, и он один из них.