Рождественский пес - Даниэль Глаттауэр Страница 38

Макс немедленно поспешил в клинику.

Встреча с Катрин в обеденный перерыв получилась короткой. Макс был от нее в восторге (не от встречи, а от Катрин), но это, к сожалению, уже не имело абсолютно никакого значения. Курт изменился до неузнаваемости. Макс и рад был бы не узнать его, но эта собака однозначно была Куртом, и Курт узнал своего хозяина. Он прыгал вокруг него, лизал его в лицо. Потом показал ему свой «говорящий» сэндвич и недвусмысленно дал понять, что с этой штуковиной нужно делать, чтобы он перестал лаять. Видеть Курта стоящим было равносильно оптическому обману, легкомысленной игре неких природных сил. Его лай был, с одной стороны, нереальным событием, с другой — достаточно реальным, чтобы его можно было выдержать дольше десяти секунд.

— Ты что, дала ему какие-нибудь таблетки?.. — осторожно спросил Макс.

— Нет, — ответила Катрин, — если кто-то из нас что-то кому-то и дает, так это он.

— Катрин… — начал Макс. — Вчерашний вечер…

— Давай не будем про вчерашний вечер, — прервала его Катрин и улыбнулась так, как улыбаются, когда пытаются сделать вид, что ничего страшного не произошло.

В сочетании с этой улыбкой ее слова прозвучали как: «Мы можем остаться просто друзьями». Именно это она, по-видимому, и хотела сказать.

— Сколько я тебе должен за Курта? — спросил Макс.

— Стоимость услуг химчистки, — ответила Катрин. — Он спал рядом со мной, в моей постели.

При этом она многозначительно посмотрела ему в глаза. Ее взгляд говорил: «На его месте мог бы быть ты, идиот!» Макс почувствовал себя так, как будто его подключили к мачте высокого напряжения. Он все отдал бы за то, чтобы она сейчас положила ему руки на шею и медленно провела по спине всеми десятью ногтями. Но это было возможно только во сне.

— Пока, — сказала она и протянула ему руку.

Он взял ее руку в обе ладони и нежно погладил. Их головы не сблизились при этом ни на миллиметр. Но взгляды на несколько секунд впились друг в друга. Макс чувствовал, что еще не все потеряно, что он должен бороться за нее. Он, правда, пока не знал, как это нужно делать. Но он знал, что должен начать все сначала.

Где-то на периферии сознания у него мелькнуло: «Она обладает магической силой: она оживила Курта».

Курт успокоился еще до прихода Паулы. Действие допинга, который он, судя по всему, получил у Катрин, кончилось. Он еще какое-то время походил взад-вперед по квартире — вероятно, чтобы посмотреть, что он тут вообще забыл и что мог делать здесь целых два года. Подкравшись сзади к своему хозяину, он неподвижно застыл на минуту и стоял так, пока тот не оглянулся и чуть не получил инфаркт от неожиданности. Кроме того, в этот вечер Курт впервые в истории их совместной жизни настоял на ночной трапезе — он до тех пор скреб лапой ящик стола, в котором хранился его «Вильдбойшель», пока тот не открылся. Но после еды (на этот раз он стоял перед своей миской в образцовой позе, как на съемках рекламного ролика о корме «Чаппи») он вернулся к своему прежнему образу жизни — лег под кресло и появлялся лишь изредка, чтобы до смерти напугать хозяина.

Одежда, украшения и макияж Паулы вполне соответствовали мистическому поводу ее визита — толкование сна: она выглядела как восточная знахарка. Вокруг ее больших темных глаз загадочно мерцали серебряные тени, на шее, на запястьях и щиколотках позвякивали толстые цепи с крупными сверкающими камнями всех оттенков красного. Обнаженный живот представлял взорам пупок, украшенный голубовато поблескивающим кольцом-пирсингом. Густые черные волосы были зачесаны назад и заплетены в длинную, до пояса, косу.

Паула была одной из тех женщин, которым не подходит ни один стул, ни один диван и ни одно кресло. Которые не знают, как им расположить ноги. Которые страдают оттого, что представители западной цивилизации отвыкли проводить свой досуг на полу. Она была одной из тех женщин, колени которых в сидячей позе всегда смотрят вверх и непременно оказываются на уровне плеч.

Когда она кое-как смирилась с необходимостью разместиться на оранжево-красном замшевом диване, немного утешенная освещением, состоящим исключительно из свеч, и запахом, распространяемым релаксационным чаем ее собственного производства, на семи степных травах, Макс получил разрешение приступить к делу.

Подробности драмы с поцелуем были изложены в течение нескольких минут. Паула восприняла случившееся как личное оскорбление и чувствовала себя человеком, советами которого демонстративно пренебрегли. Это ведь ее программа отсрочки поцелуя была совершенно идиотским образом сведена Максом ad absurdum. [19]За Хуго Босса Младшего он мог не переживать, заявила она: тот уж точно не упустил своего шанса.

Что же касается его собственных шансов выстроить с Катрин какие-либо другие отношения, кроме чисто платонических, то она была настроена весьма скептически.

— Твое счастье, что у тебя есть собака, — сказала она. — Если тебе сейчас что-нибудь и может помочь, то только Курт.

После этого Макс наконец рассказал ей свой сон:

Они сидели на оранжево-красном диване, он и эта женщина — Катрин. Конечно же, это была Катрин. Азиатские черты в ее внешности на этот раз явно преобладали. У нее были необыкновенно узкие, вытянутые книзу миндалевидные глаза. Во всяком случае, иногда, а потом опять становились нормальными, как это бывает в снах. Во сне внешность — понятие относительное. Как бы то ни было, Макс и Катрин слились в тесных объятиях. Катрин пахла кокосом. Нет, это был какой-то более сладкий запах, вроде ликера «Батида де коко», только не такой пошлый. Временами она вдруг оказывалась голой, и у нее были непомерно большие груди. (Паула осуждающе закатила глаза, что означало приблизительно: «О господи! Кому что, а вшивому — баня…»)

И она сказала — нет, едва слышно, томно прошептала ему: «Поцелуй меня, пожалуйста!» Эти слова Максу были хорошо знакомы. Он слышал их практически во всех своих кошмарах. Они, как правило, были критической точкой, в которой сон смыкался с реальностью и немедленно должен был быть прерван по причине угрожающей тошноты. Но в этот раз сон, как ни странно, продолжался. Языки соприкасались, и Макс в очередной раз ощутил эту в высшей мере чувствительную внутреннюю дрожь, головокружительную степень безумства между жгучим вожделением и спонтанным позывом к рвоте. Это состояние было точной копией его травматического опыта первого поцелуя с Катрин.

До боли знакомой была и причина злополучных процессов в его желудке, внезапное появление образа жирной Сиси со всеми его характерными запахами и вкусами. Новым было то, что этот образ во время поцелуя претерпел некие существенные изменения. Чем дольше длился поцелуй, тем быстрее жирная Сиси отдалялась от своего детского образа, тем старше она становилась. Да и у Макса появилось ощущение, что он уже гораздо легче переносит поцелуи.

Разумеется, тошнота время от времени перекрывала ему дыхание. Ему несколько раз приходилось мягко отстранять Катрин, выдворять ее язык из своей ротовой полости и глубоко дышать. Она относилась к этому с терпением и пониманием. Вернее, она, возможно, вообще не замечала, что у него какие-то технические проблемы.