Бесценная - Мэнделин Кей Страница 37

Либерти повернулась к нему, устремляясь в его объятия. Эллиот моментально насторожился, однако привлек ее к себе, обхватив за плечи.

— Вы позволите мне все объяснить? — спросила Либерти.

— Нет нужды ничего объяснять.

— Неправда. Я ведь ничего не сделала для того, чтобы изменить ваше мнение обо мне.

— Я бы вам все равно не поверил. — Сказав это, Дэрвуд слегка поморщился. Господи, каким же он был идиотом!

— Что ж, возможно, вы правы.

Не знай он ее, наверняка посчитал бы, что Либерти дразнит его. Какая-то часть его «я» подсказывала ему, что Либерти не отдает себе отчета, что говорит. Она наверняка понимает, какое оскорбление он ей нанес сегодня. Более того, он только и делал, что подвергал ее оскорблениям со дня их знакомства. Он относился к ней как к содержанке, а не как к целомудренной девственнице. Даже сегодня он овладел ею на диване в библиотеке, ни на минуту не задумавшись о том, какие физические неудобства она при этом испытывает. Он полностью утратил контроль над собой. Слава Богу, что все произошло на диване, а не на полу.

— Черт возьми, Либерти, вы должны были заставить меня прислушаться к вам. Вы представляете, что я мог сделать с вами?

— Не думаю, что тем самым причинили бы мне большую физическую боль.

— Уверяю вас, мадам, вы слишком высокого мнения о моей особе.

— Нет-нет, что вы. Вам было неприятно думать обо мне как о любовнице Ховарда, и тем не менее это не помешало вам проявлять ко мне уважение. Уверена, вы бы не причинили мне никаких страданий. Даже не пытайтесь убедить меня в обратном.

Дэрвуд молчал, лишь гладил ее обнаженное плечо.

— Эллиот, — позвала его Либерти. — Хотите узнать, как я познакомилась с Ховардом?

— Господи, мне и в страшном сне не могло присниться, что в свою брачную ночь буду обсуждать жизнь Ховарда Ренделла.

— То есть хотите сказать, что отказываетесь выслушать мою историю?

Дэрвуд резко перекатился на бок и, подперев голову рукой, пристально посмотрел на Либерти. В ее глазах он не заметил и капли гнева, какой предполагал увидеть. Обезоруженный, он нахмурился.

— Это означает, что вы не обязаны мне ничего рассказывать. Будь это наше деловое соглашение, я счел бы его совершенно разорительным и тотчас все бросил и бежал.

— В один прекрасный день вы уясните себе, милорд, что не все в этом мире происходит по законам денег.

— Не хотелось бы.

— О, вы всегда найдете выход из положения! — рассмеялась Либерти.

Ее смех вызвал у него в груди взрыв. Дэрвуд отказывался верить, что она его простила.

— Тем не менее все только рады бывают, когда я нахожу выход из любого положения.

— Эллиот, вы меня дразните?

Господи! У него отлегло от сердца. Если ей кажется, что у него хватает духу шутить, значит, она о нем сверхвысокого мнения, а он такого не заслуживает.

— Просто пытаюсь оттянуть время и то, что непременно должно произойти. Я не мастер вести беседы.

— И кто вам такое сказал?

— Почти все, с кем мне приходилось иметь дело.

— Просто они не составили себе труда узнать вас поближе. Лично я нахожу беседы с вами в высшей степени увлекательными.

— Это потому, что вы разделяете мой интерес к бухгалтерским книгам.

— Вы же разделяете мой интерес к смехотворно малозначимым мелочам.

Эллиот все еще отказывался понимать, что каким-то чудом на самом деле у нее и в мыслях нет сердиться на него. От этой догадки ему стало не по себе, и, неуверенный, он поспешил спрятаться за фасадом сарказма.

— В таком случае нам суждено оставаться друзьями до самой смерти. Уверяю вас, вскоре вы обнаружите, что во всем Лондоне не найдется ни единой души, пожелавшей посещать ваши званые вечера.

Глаза Либерти затуманились слезами. Она отодвинулась от Дэрвуда и натянула на себя одеяло. Завернувшись в него, словно в греческую тунику, она села на постели и убрала с лица растрепавшиеся волосы.

— Надеюсь, вам прекрасно известно, что никаких званых вечеров не предполагается.

Нет, это самая загадочная женщина во всем мире!

— Вы же понимаете, я пошутил.

— Зато я не шучу. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что никто из ваших знакомых никогда не признает меня в качестве вашей супруги. Вы не единственный, кто думал обо мне худшее. Более того, это мнение разделяют большинство из вашего круга.

— Либерти, уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания обсуждать сегодня круг моих знакомств. Если же хотите знать правду, то скажу вам, что никакого круга знакомых у меня нет. Общество терпит меня, потому что боится.

— Неправда. Вы один из них, и то, что перед вами когда-то захлопнули дверь, еще не означает, что вас там не желают принимать.

В ответ Дэрвуд лишь пожал плечами:

— По правде сказать, меня это мало волнует.

Из груди Либерти вырвался сдавленный звук.

— По-моему, вы ничего не понимаете. Я прожила с этим десять лет и знаю, о чем говорю. Уж поверьте мне.

Он присмотрелся к ней. Либерти являла собой странное сочетание уязвимости и уверенности в себе. Не в силах противостоять желанию вновь прикоснуться к ней, Дэрвуд провел рукой по ее бедру.

— Скажите мне, кто вас обидел?

— К чему? Чтобы вы принялись мстить?

Либерти не имела понятия, как близко Эллиот подошел к той опасной черте, отделявшей его от слепой ярости при мысли, какие страдания выпали на ее долю за последние десять лет. Она не только несла на себе печать презрения в кругу знакомых Ховарда, но, как ему теперь стало понятно, прислуга в Хаксли-Хаусе тоже смотрела на нее косо, не жалуя почтением. Женщине, которая, как все были уверены, состояла в любовницах у хозяина дома, не было места среди горничных и лакеев. Дэрвуд представил, как Либерти, всеми презираемая, сидит у холодного камина в своей тесной комнатушке, где единственные ее наперсницы — книги. Эти мысли привели его в ярость, которую ему стоило немалых сил унять, не дать выплеснуться наружу.

— Что-то вроде того, — произнес он наконец.

— Я ведь, кажется, не просила вас становиться демоном мести.

— Вы стали моей женой, Либерти. Следовательно, это дает мне известные права.

Либерти закатила глаза к небу:

— В который раз замечаю, вы до сих пор живете в средневековье. Сейчас не двенадцатый век. Уверяю вас, я отнюдь не жду, что вы облачитесь в доспехи и немедленно броситесь защищать мою честь.

— А Ховард это делал?

— В некотором роде.

— Сколько вам было тогда?

— Шестнадцать. Я работала белошвейкой и была страшно бедна. Боюсь, вскоре вы сами убедитесь, что я отнюдь не блещу женскими талантами. Не умею готовить, не умею играть на фортепьяно и даже букеты не умею составлять.