Наследницы - Элизабет Адлер Страница 37

Спустя какое-то время одна из девочек бросила ей «привет» и улыбнулась, но Ханичайл не ответила и продолжала держаться на расстоянии. Она знала, что эти новые девочки живут отличной от ее жизнью. Правда, они не были богаты, но у них были настоящие семьи, и они жили в пристойных домах. Их матери не работали в салуне «Серебряный доллар», и Ханичайл подозревала, что они всегда были дома, когда их дочери приходили из школы. Это отличало их от Роузи, которая могла совсем не прийти домой. А если и забегала туда, то только для того, чтобы сменить одежду и снова убежать.

И не было в городишке никаких детей, ровесников Ханичайл, а только одни старые ревматики, которые пили и оценивающе оглядывали ее с ног до головы, да усталые неряшливые женщины, смотревшие на нее из окон. И никто не говорил ей «Доброе утро» или «Как ты сегодня себя чувствуешь?».

Каждый день после школы Ханичайл бежала домой, прижимая к себе учебники. Бедный Фишер весь день сидел привязанный к крыльцу подобно другим собакам, и как только девочка появлялась на дорожке, ведущей к дому, он вставал на задние лапы и начинал радостно лаять. Она знала, что он скучает по ранчо: она слышала, как он вскрикивает во сне, наверное, ему снились кролики.

Ханичайл брала песика на длительную прогулку в маленький парк, который обнаружила в нескольких милях от дома, снимала с него ошейник, и он вволю бегал на просторе.

Они не спешили домой, в свою нищенскую лачугу. Когда же они все же возвращались обратно, Ханичайл кормила Фишера, а иногда даже давала ему кость, которую ей удавалось выпросить у мясника. Затем она варила себе кашу или ела бутерброд с сыром, запивая его молоком и держа перед собой книгу, которую поглощала с большей жадностью, чем еду.

После этого она садилась за уроки, а приготовив их, выходила на крыльцо с книгой и яблоком в руке. Собака лежала с ней рядом, а она читала о прекрасных виллах Медичи в Италии или кафедральных соборах эпохи Ренессанса во Франции и неприступных каменных крепостях в Англии, построенных в средние века. Она читала о короле Генрихе и Анне Болейн, о Людовике и Марии Антуанетте, о Леонардо и Лукреции Борджиа.

Поздно вечером, лежа в неудобной позе на софе, которая служила ей постелью, она то и дело взбивала подушку, чтобы сделать ее помягче, и без конца вздыхала в душной темноте, мечтая о дне, который каким-то чудесным образом изменит ее жалкое существование, и она будет путешествовать по свету и увидит своими глазами те чудесные места, о которых читала в книгах.

Однажды, вернувшись домой из школы, Ханичайл увидела письмо. Она сразу узнала почерк Тома и с нетерпением вскрыла конверт.

Том писал, что начата постройка дома и по первому впечатлению он получается красивым. Он сам перестроил дом Элизы, и тот стал почти как новый, но Элиза редко там бывает, так как нашла себе работу за тридцать миль от дома, кухаркой в ресторане. Она чувствует себя хорошо, но очень скучает по Ханичайл.

«Я счастливый парень, — писал Том. — Я помогаю на газовой станции и в магазине, расположенном на шоссе, недалеко от Китсвилла. Много мне не платят, но я благодарен и за такую работу. Но лучше всего то, что я могу жить в старом доме на ранчо и присматривать за лошадьми, и они будут в хорошем состоянии к тому времени, когда у тебя появится возможность вернуться домой. Они будут ждать тебя, Ханичайл, это я тебе обещаю. Тебя будет ждать и ранчо Маунтджой, потому что я слежу, как продвигаются работы.

Наступит день, и засуха закончится, снова вырастет зеленая трава, и мы найдем новый источник воды. Я уже знаю место: там растет свежая молодая трава, Ханичайл, а это значит, ты уж поверь мне, что в этом месте под землей находится вода. Я одолжил у приятеля бур и намереваюсь приступить к работе. У лошадей пока есть корм, я объезжаю их каждый день, и мы все ждем тебя.

Когда-нибудь мы снова увидимся, Ханичайл. Ты должна в это верить. Ма говорит, что не умеет писать, но очень любит тебя и очень скучает. Том».

Ханичайл поднесла письмо к лицу и поцеловала подпись, словно целовала самого Тома. Хоть что-то хорошее случилось в ее жизни. Ей нестерпимо хотелось вернуться домой. Она решила, что просто скажет матери, что с нее хватит, и вернется туда. Или просто возьмет собаку и, не говоря ни слова, исчезнет. Но она понимала, что не сможет сделать ни того, ни другого. Она навсегда обречена жить в Силвер-Берч-Рентал-Парке с Роузи.

Жизнь Ханичайл была пустой и безрадостной, зато Роузи хорошо проводила время. Если она не может выступать на сцене, то ей вполне подходит салун. Она научилась хорошо смешивать коктейли и наливать пиво из бочки. Ну и пусть, что ей уже за сорок и она уже немолода, зато у нее все еще хорошее тело, широкая улыбка, да и походка что надо — посетителям-мужчинам очень нравится. Уж если кого из женщин можно назвать «потрясающей», так это Роузи Маунтджой Хеннесси. Она так же любила выпить и пропускала за вечер не одну порцию виски.

Когда около полуночи ее смена заканчивалась, всегда находился парень, который приглашал ее в другое место выпить еще по глоточку. И время от времени — потому что, в конце концов, она сейчас была работающей женщиной, а не какой-нибудь проституткой, о чём она непременно говорила им, — если парень ей нравился, она шла с ним в гостиницу, ведь лишние деньги никогда не помешают.

Разве она не должна выглядеть хорошо, часто говорила Роузи Ханичайл, демонстрируя новое яркое платье, новую нитку «жемчуга» или «рубины» и «бриллианты». «Если бы твой отец был жив, — добавляла она, — он непременно купил бы мне настоящие».

Спальня Роузи в жалкой маленькой лачужке была загромождена дешевыми безделушками: статуэтками кроликов, целлулоидными куколками. Она накупила ламп с бахромой из бисерин и с дюжину плюшевых подушек красных, розовато-лиловых и оранжевых цветов. Гроздья дешевых стеклянных бус и подделок под жемчуг свисали с зеркала ее туалетного столика, из ящиков комода торчало черное нижнее белье. Ее платья были развешены по стенам, а по всему полу разбросаны атласные тапочки с помпончиками из лебяжьего пуха вперемежку с туфлями на высоких каблуках и легкими босоножками алого цвета.

Время было за полночь, и Роузи впервые пришла домой так рано. Она сидела за столом с бутылкой виски. Стакан был наполнен до половины, растаявший лед растекался по столу, а бутылка была почти пуста.

— Эта комната похожа на мою уборную, когда я была звездой, — сказала она Ханичайл, оглядывая свою спальню. Закурив сигарету, она сделала еще один глоток виски. — Ты ведь не знаешь, что твоя мать была звездой? — спросила она с мечтательным выражением лица. — Я была лучшей стриптизершей. Так все считали. И моя задница была гораздо лучше, чем у Джо-Джо, хотя она всегда заявляла, что ее задница — самое ценное, что у нее есть. — Роузи рассмеялась. — Представляешь себе, Ханичайл? — спросила она, подмигивая.

Ханичайл устало кивнула. Она слышала это в сто первый раз.

Роузи сунула ноги в туфли без задников на высоких каблуках и прошлась по комнате, волоча полы халата.

— «Шепчи мне нежные слова, держа меня в своих объятиях», — пропела она, приняв позу. — Дум де дум де дум, вум, — промычала она, с пьяной усмешкой распахивая халат. — Да даж, де дах, де дах. — Стряхнув на пол пепел, она повернулась к Ханичайл, показывая ей свои прелести. Снова сунув сигарету в рот, она приняла свою знаменитую позу. — Ну, что скажешь? — спросила она. — Все еще хороша?