Гонки на выживание - Хилари Норман Страница 36

– Надо же, какие романтические пошли нынче гонщики! Ты прямо поэт! А когда гонка? – спросила она, чтобы сменить тему.

– В воскресенье. Ты придешь?

– Как же я могу пропустить гонку, посвященную мне?

– Ни в коем случае не можешь, – подтвердил он.

– Ну, а ты будешь мне позировать?

– Я тебе позвоню. Я еще не знаю своего расписания.

Было три часа ночи, когда ее разбудил телефонный звонок.

– Как насчет завтрашнего дня? – сообщил Андреас, не извиняясь и ничего не объясняя.

– Андреас, на дворе глубокая ночь!

– Я не мог заснуть. Так как насчет завтра?

Она протерла глаза.

– Да, пожалуй.

– Отлично. В четыре часа?

– Как скажешь.

– Меня угостят английским чаем?

– Если будешь сидеть смирно.

– Спи. Уже и вправду очень поздно.

Александру не смущало фамильярное обращение; оно напоминало ей отца. Джон Крэйг тоже был художником, хотя далеко не таким преуспевающим. Ее родители, после свадьбы попытавшиеся было осесть в Нью-Йорке, разошлись, когда Александре было пять лет. Джон Крэйг вернулся в родной Бостон и возобновил свое прежнее богемное существование, а Люси, мать Александры, решила переехать домой, в Англию.

Мать и дочь прибыли в Корнуолл, где жила сестра Люси, за три месяца до начала войны. Они обосновались в Полперро, в относительной безопасности, но в июне 1944 года Люси отправилась в Лондон, чтобы провести день со своим новым приятелем, офицером королевского военно-воздушного флота, и была убита снарядом, упавшим на английскую столицу. Александра оставалась в Корнуолле с тетей, пока трансатлантические рейсы не стали безопасными. После этого она вновь пересекла океан и вернулась к отцу.

Следующие полгода Александра посещала школу в Бостоне. Ей нравилось жить с отцом, она заменила ему домоправительницу и открыла в себе любовь к живописи. Она обожала Крэйга, легко мирилась с его безалаберной жизнью, хотя он сильно пил, зарабатывал своими работами гораздо меньше, чем мог бы, и приводил домой бесконечную череду «сомнительных» женщин. Они жили в ветхом доме на Хантингтон-авеню, на достаточном отдалении от семейного особняка на Бикон-хилл, поэтому стрелы презрения, пущенные аристократической родней Крэйга, до них не долетали.

В 1952 году, однажды утром, Александра обнаружила отца распростертым на заляпанном красками ковре перед мольбертом. Тело уже успело остыть. Собрав все свои силы и волю, она организовала похороны, продала дом и отправилась обратно в Европу. Ей уже было восемнадцать, она была вольна распоряжаться собой и полна решимости не поддаваться влиянию отцовской семьи, этой «касты браминов», как называл ее сам Крэйг. Целый год Александра вела бродячую жизнь в Италии, впитывая красоты Рима, Флоренции и Венеции, зарабатывая себе на спартанское существование моментальными уличными зарисовками и портретами туристов. На следующий год она переехала во Францию, приобщилась к экстравагантному существованию парижской богемы, собиравшейся на Монпарнасе, и с восторгом открыла для себя ослепительные краски Юга, подлинного рая для художников.

Но к 1955 году она поняла, что, если хочет обеспечить себе более или менее стабильное существование, ей необходимо хоть немного дисциплины и профессиональных знаний. Деньги, полученные от продажи дома, в основном ушли на оплату отцовских долгов, а зарабатывать на жизнь живописью было невозможно, не зная, как потрафить вкусу покупателей картин. Александра с болью простилась с Парижем, втиснула свои немногочисленные пожитки в один-единственный чемодан, села на паром в Кале, вернулась в Лондон и без предварительной записи ворвалась в приемную секретаря Школы изящных искусств Слейда [17].

– В школу Слейда нельзя поступить просто так, мисс Крэйг. Нужно подать правильно оформленное заявление, и в любом случае для иностранцев свободных мест нет на ближайшие два года, – сказала ей секретарь приемной комиссии, тонкая, как тростинка, женщина в строгом костюме с жемчужным ожерельем на груди.

– Но я не могу ждать! – Александра раскрыла папку с этюдами и принялась извлекать из нее пастели и акварели, пока весь пол приемной не расцветился, как волшебный ковер, яркими зарисовками Латинского квартала, оливковыми, охряными и огненными пейзажами осенней Венеции, анемично-бледными лицами американских туристов, мелькающими в смуглой и веселой неаполитанской толпе.

– Мисс Крэйг, я ничем не могу вам помочь. Наш курс обычно длится четыре года… Правда, есть краткосрочный годичный курс для студентов, не получающих диплома…

– Это то, что мне нужно! – Александра выбрала одну из любимейших своих работ – сделанный пастелью эскиз подростка, любующегося «Давидом» Микеланджело во Флоренции, – и протянула его женщине-секретарю. – Прошу вас, покажите это кому-нибудь! Я проехала ради этого несколько тысяч миль, постарайтесь помочь мне!

Англичанка посмотрела на нее с любопытством.

– Вы действительно проделали весь этот путь ради Слейда?

– Именно так, – сокрушенно вздохнув, ответила Александра. – Я сегодня приехала сюда прямо из Дувра.

– Вам есть где жить?

Александра покачала головой. Порыв, приведший ее сюда, вдруг показался ей чистейшим безумием.

Секретарь деловито поднялась из-за стола.

– Уберите весь этот беспорядок, мисс Крэйг, и пойдем взглянем на доску объявлений. Что-нибудь непременно найдется. Наши студентки вечно ищут родственную душу, чтобы было с кем разделить жилье за плату. – Она с любопытством оглядела Александру. – Деньги-то у вас есть?

– Да, у меня есть сбережения. Вот почему я решила действовать сейчас, пока не потратила все.

– Учтите, плата за обучение у нас высокая. Студентам-иностранцам стипендия не полагается.

– Вы хотите сказать, что у меня есть шанс?

Женщина предостерегающе вскинула руку.

– Не надо так спешить! Шансы невелики, и вы должны это понимать. Но… – Она помедлила, осторожно и тщательно подбирая слова. – На меня ваша работа произвела впечатление.

Всю усталость Александры вдруг как рукой сняло. Она была готова взять этот чужой и грозный город штурмом.

Девушка покраснела.

Александра проучилась в школе Слейда тот самый год, о котором так просила. Ее научили сдержанности и дисциплине; показали, как наилучшим способом использовать свою природную склонность к цвету и фактуре; ей читали лекции; ее укрощали, натаскивали, обучали, просвещали и поощряли. Она покинула школу с чувством облегчения. Теперь она вновь была вольна выбирать: погрузиться ли опять в свой утопический мир или, в случае необходимости, взяться за заказ, хоть и менее вдохновляющий, но зато приносящий доход.