Валентина. Леоне Леони - Жорж Санд Страница 35

Узнав о прибытии господина де Лансака, Луиза написала сестре прощальное письмо, где постаралась выразить свою признательность за дружбу, какой одарила ее Валентина, и приписала в конце, что будет с надеждой ждать в Париже вестей о том, что де Лансак одобрит сближение сестер. Она умоляла Валентину не обращаться к мужу сразу же с этой просьбой, советовала подождать, пока любовь его достаточно окрепнет, что позволило бы сестрам добиться желаемого.

Передав письмо Валентине через Атенаис, которая направилась к молодой графине сообщить о скором своем замужестве с Пьером Блютти, Луиза стала готовиться к отъезду. Напуганная хмурым видом и почти невежливым молчанием Бенедикта, она не посмела поговорить с ним на прощание откровенно. Но в утро отъезда он сам пришел в ее каморку и, не имея сил вымолвить ни слова, заливаясь слезами, прижал Луизу к своему сердцу. Луиза не пыталась его утешить, и так как обоим нечего было сказать, чтобы унять взаимную боль, они лишь плакали вместе, клянясь в вечной дружбе. Такое бурное прощание несколько облегчило душу Луизы, но Бенедикт, глядя ей вслед, понял, что вместе с ней уходит последняя его надежда видеться с Валентиной.

И тогда он впал в отчаяние. Из трех женщин, которые еще так недавно наперебой одаривали его своим вниманием и любовью, не осталось никого, отныне он был одинок на этой земле. Радужные и смелые мечты сменились мрачным и болезненным раздумьем. Что-то с ним теперь будет?

Он не желал более пользоваться великодушием своих родных; слишком ясно он понимал, что, нанеся их дочери обиду, он не имеет права оставаться на их попечении. Не имея достаточно средств, чтобы перебраться в Париж, а равно и мужества, чтобы обеспечить себе существование трудом, особенно в столь критическое для него время, он скрепя сердце счел разумным поселиться в своей хижине, на своей земле – в ожидании того дня, когда сила воли подскажет ему более достойное решение.

Прежде всего он, насколько позволяли средства, обставил свою хижину, и это заняло несколько дней. Потом нанял старуху, чтобы та ведала его хозяйством, и, сердечно распрощавшись с родными, перебрался к себе. Добрая тетушка Лери, поначалу сердившаяся на него за дочку, забыла свою обиду и, прощаясь с племянником, заливалась слезами. Дядюшка Лери был не на шутку огорчен его переездом и пытался удержать Бенедикта на ферме. Атенаис заперлась в своей спальне – волнения снова вызвали у нее истерический припадок. Атенаис была чувствительным и пылким созданием, она приблизила к себе Блютти лишь из-за досады и тщеславия, но еще всем сердцем любила Бенедикта и охотно простила бы ему все, сделай он хоть шаг к примирению.

Бенедикту удалось покинуть ферму лишь после того, как он дал слово вновь поселиться здесь после замужества Атенаис. Когда вечером он очутился один в своем маленьком тихом домике в обществе единственного друга – пса Перепела, свернувшегося калачиком у ног хозяина, в тишине, нарушаемой лишь бульканьем котелка, в котором разогревался ужин, да жалобным потрескиванием вязанки хвороста в очаге, его охватили грусть и отчаяние. Одиночество и бедность – печальный удел для двадцатидвухлетнего юноши, изучавшего искусства и науки, познавшего надежду и любовь!

Нельзя сказать, что Бенедикта так уже влекли преимущества богатства, тем более что он был в том возрасте, когда прекрасно обходятся и без капиталов, но не следует отрицать тот неоспоримый факт, что внешний вид окружающих нас предметов оказывает заметное влияние на строй наших мыслей и весьма часто окрашивает наше настроение. А ведь ферма, со всем ее беспорядком и пестротой обстановки, казалась чуть ли не обетованной землей по сравнению с одинокой хижиной Бенедикта. Стены из неотесанных бревен, кровать с пологом из саржи, похожая на катафалк, посуда – медная и глиняная, стоявшая в ряд на полке, пол из известняковых плит, неровно уложенных и выщербленных по краям, грубо сколоченная мебель, тусклый свет, пробивавшийся в решетчатые оконца с радужными от грязных разводов стеклами, – все это отнюдь не способствовало полету фантазий. Бенедикт впал в печальное раздумье. Ландшафт, который виднелся через полуоткрытую дверь, хотя и живописный, хотя и выписанный сильными мазками, даже ландшафт этот не принадлежал к числу того, что способно было теперь внушить ему веселые мысли. Мрачный, заросший колючим дроком овраг отделял хижину от крутой извилистой тропки, ужом вползавшей на противоположный склон и углублявшейся в заросли остролиста и самшита с темно-зеленой листвой. И казалось, что эта слишком крутая тропинка спускается прямо с облаков.

Тем временем Бенедикт перенесся мыслями в юные годы, которые он провел здесь, и незаметно для себя он обнаружил в своем одиночестве некую печальную усладу. Тут, под этой жалкой, ветхой кровлей, впервые увидел он свет, возле этого очага баюкала его мать, напевая деревенскую песенку, или усыпляла размеренным жужжанием веретена. В спускавшихся сумерках словно наяву видел он, как по крутой дорожке идет его отец, степенный и могучий крестьянин, неся на плече топор, а за ним шествует его старший сын. Смутно припомнил Бенедикт младшую сестренку, чью колыбель ему поручали качать, престарелых деда и бабку, старых слуг. Но все они уже давно переступили порог бытия. Все умерли. И Бенедикт с трудом припоминал имена, столь привычные в свое время его слуху.

– О мой отец! О моя мать! – говорил он теням, мелькавшим в его воображении. – Вот он, дом, который вы построили, вот кровать, где вы спали, поле, которое обрабатывали своими руками. Но самое бесценное ваше наследие вы не передали мне. Где найти мне вашу сердечную простоту, спокойствие духа, истинные плоды труда? Если вы посещаете это жилище, чтобы поглядеть на дорогие для вас предметы, вы пройдете мимо меня, не узнав собственное дитя, – теперь я не прежнее чистое и счастливое создание, которое вы пустили в мир, чтобы было кому воспользоваться плодами ваших трудов. Увы, образование развратило мой ум, пустые желания, непомерные мечты разъели мою душу и загубили мое будущее. Я утратил две великие добродетели бедняков – смирение и терпеливость, ныне я, как изгнанник, возвратился в хижину, которой вы в простоте душевной так гордились. Земля, щедро политая вашим потом, стала для меня землей изгнания; то, что было вашим богатством, стало для меня приютом в годину бедствий.

Подумав о Валентине, Бенедикт с горечью спросил себя, что в силах дать он девушке, воспитанной в роскоши, что сталось бы с ней, согласись она поселиться в безвестности, вести убогое, тяжкое существование; и он мысленно похвалил себя за то, что не попытался отвратить Валентину от ее прямого долга.