Радуга в твоих ладонях - Алина Феоктистова Страница 35

— Понятно. — Ольга поднялась с дивана. — Значит, вы эту роль мне не даете… — Она постаралась улыбнуться, но улыбка не получилась, дрожали губы.

— Зря вы сразу делаете такие выводы. — Кондратенко привстал и, положив Ольге на плечи руки, с силой опустил ее на место. — Разве я сказал, что не дам вам роль? Я этого положительно не говорил, да-с.

— Так в чем же дело, Владимир Владимирович, я ничего не понимаю! — воскликнула Ольга.

— Понимаете ли, Оленька, вы как выпускница ВГИКа должны знать, что сейчас творится в кино. Вам ведь предлагали роли, и что? Разве они были замечены кем-то, кроме меня? А почему? Потому что талантливых молодых актрис много — они все, по существу, талантливы. А нужен большой, особый талант. Кино, настоящее кино, знаете ли, как и поэзия, не терпит середины, да-с.

Ольга молчала, по-прежнему понимая лишь одно: для роли у нее нет таланта. Тогда почему же он не отпускает ее?

— Есть и другая возможность — компромисс, так сказать. Среди актрис, пробующихся на роль, была одна совсем юная девочка, таланта там нет совсем, но она соответствует модному сейчас типажу современной девушки — бойкая, самостоятельная и сексуальная. Комиссия остановила выбор на ней, но я смотрю на вас, и я не хотел бы, чтобы у меня снималась она.

— Но почему? Ведь у меня, как вы говорите, тоже весьма маленький талант, — прошептала Ольга.

— Понимаете ли, милая моя, я ведь переживаю за вас. — Режиссер задумчиво потер подбородок. — Мне тоже тяжело… Все ведь не так просто, ведь я… я влюблен в вас всей душой.

— Что? — Ольга смотрела на Кондратенко, широко открыв глаза.

— Да бросьте вы, Оленька, вы же актриса. А вторые роли не для вашего брата, вам нужны первые… Это третий вариант. У моего друга, Инокентьева, сейчас снимается в главной роли актриса примерно вашего дарования. Думаете, Инокентьев стал бы так, за здорово живешь рисковать картиной? И девочка была умненькая, сообразительная, в отличие от вас, Оленька… Ей, чтобы роль получить, через многое пришлось пройти. Не всем ведь Гретами Гарбо рождаться. Но тут и зарыта собака. Режиссер, если он велик, может и из посредственности сделать звезду, если захочет. Его таланта хватит на двоих… Вот Инокентьев захотел, и эта девочка еще призы на фестивалях хватать будет… И я хочу, — говоря это, он встал и пересел на диван, почти вплотную к Ольге. — Вы понимаете, о чем я? — Его полная рука обняла ее за плечи.

— Да как вы можете?! — Ольга вскочила как ужаленная, прошлась по кабинету несколько раз, бессильно опустилась в кресло, вглядываясь в лицо Кондратенко.

Еще недавно оно ей так нравилось. И мешки под усталыми глазами, и глубокие морщины на лбу и около губ — все это делало его привлекательным, говоря о нем, как о человеке, который отдает все силы работе и безмерно устает. Ольга боготворила его как творческую личность и совсем не думала о нем как о мужчине. А как мужчина он показался ей отталкивающим.

— Я ведь ваши фильмы еще ребенком видела, я ими жила, — говорила она. — А вы такое говорите… Это же грязь…

— Ах, Оля. — Режиссер вдруг опустился перед ней на колени и обхватил руками ее ноги, плотно сжал их, не давая встать и уйти. — Милая Оля, какая грязь? Откуда? Если и есть грязь, то лишь та, которой вы поливаете меня, старика. Ну как вы могли подумать, что я ищу какую-то выгоду для себя? Бог с ним, с этим миром кино. Ну да, здесь царят такие законы, как и везде, и все друг с другом спят, чтобы чего-то добиться. Это нормально, ничего просто так нигде не делается, а искусство — это жертвенность, вот и жертвуют. Но у нас с вами все будет совсем не так, совсем не так! Я искренне люблю вас, чисто, от всего сердца. Давайте будем вместе, создадим творческий союз двух сердец. Одного — старого, доброго и любящего, другого — молодого, нежного, порывистого. Я буду вашим кормчим в мире кино, я сделаю вас настоящей звездой, и никто не посмеет сказать, что здесь замешана грязь… Никто не скажет, что я ради постели продвигаю бездарность…

Ольга, окаменев, слушала его и не могла вымолвить ни слова. Его лицо, усталое, доброе и насмешливое, которое она с детства видела в кинопанорамах, прижимаясь к ее коленям, то смотрело на нее снизу вверх, то пряталось, тычась носом, в ее ноги. Отчаяние, отвращение, ужас — все смешалось в ней, а он вдруг поднялся и, видя, что она сидит недвижимо, пытался ее поцеловать. К ее губам прикоснулись мягкие мокрые губы, и она уловила неприятный старческий запах. Сбросив оцепенение, она оттолкнула его, желая подняться, но он с непонятно откуда взявшейся юношеской ловкостью просунул правую руку ей за спину, а левую — между ее стиснутых колен и, приподняв ее, повалил на диван, навалясь сверху и вновь прильнув губами к губам. Ольга схватила его за плечи, стараясь с силой оторвать от себя, но тут хлопнула дверь, и Ольга замерла, услышав знакомый голос мужа.

— Ага, вижу, репетиция в самом разгаре, — зло произнес он. — А я все никак понять не мог, отчего же находиться на репетициях близким людям не положено… Не принято, так ты сказала, дорогая супруга?

Владимир Владимирович сразу обмяк, сполз с дивана так, словно его сзади ударили, и сел в кресло, состарившись лет на двадцать, как-то ссутулившись и прикрыв голову руками, будто обороняясь от нападающего. Но бить его никто не собирался. Константин стоял у двери, плотно прикрыв ее за собой, засунув обе руки в карманы своего длинного пальто, и даже не смотрел на него — его взгляд, выражающий презрение и брезгливость, был направлен на жену, все еще лежащую на диване с задранной юбкой.

Когда Константин широким шагом быстро пересек кабинет, направляясь к дивану, Ольга, вскрикнув, испуганно закрылась рукой.

Но Константин не ударил, он взял ее за руку и дернул, поставив на ноги.

— Не бойся, я, к сожалению, не бью женщин, даже таких, как ты, — сказал он, поправляя ее юбку, потом принес ей шубу, брезгливо сказал:

— Одевайся.

У Ольги дрожали руки, она никак не могла попасть руками в рукава.

— А вы, — Константин властно взял ее под руку, повернулся к Кондратенко, все еще сидящему в кресле, — вы мне отвратительны со всем вашим искусством, хоть виноваты вы и меньше, чем моя жена.

За ними захлопнулась дверь, потом ворота «Мосфильма». Ольга покорно шла рядом с мужем, села в джип. Костя сел за руль и закурил, достав пачку сигарет, хотя курил только в исключительных случаях — если курили его деловые партнеры, от которых он зависел.

— Ты понимаешь, надеюсь, что такая жена не нужна ни одному мужчине, — выкурив вторую сигарету, наконец заговорил Костя.

А джип продолжал стоять у мосфильмовских ворот.

— Костя, поехали домой, я тебе все объясню, — сказала Ольга.

— Не нужно ничего объяснять, я ведь все видел. — Костя нервно засмеялся. — Нужно было зайти попозже, вы бы уже разделись… Но с меня достаточно и того, что между вами было… Ты обнимала его, целовала…

— Костя, но все не так, я отталкивала его, а не обнимала, он насильно уложил меня. — Ольга заглядывала в холодные глаза мужа.