В оковах страсти - Дагмар Тродлер Страница 35

Меч. Он говорил о мече, мече в его руке, когда умрет. Я медленно вынула его из ножен. Это было единственным, что я еще могла для него сделать. Я осторожно подняла его руку. В свете пламени свечи она показалась голубоватой, так же как и ноги, и уже проявляющиеся пятна на икрах. Смерть была совсем близко и уже проявила на коже свои знаки. Я устало принялась обустраивать смертное ложе, расправила одеяло и подложила ему под голову чистое полотенце. Я собрала использованные полотенца, окровавленное тряпье и вместе с мазями понесла все к двери. Уже ничего не нужно было перевязывать и вообще делать что-либо. И только графин с вином ждал, когда его опустошат. Я сделала большой глоток, подойдя к Эрику, вложила его пальцы в рукоятку меча, положила меч в солому. О Боже, сколько ему еще осталось? Дрожащими руками я попыталась найти его сердце, чтобы послушать биение, как мне показывал доктор. Рука заскользила по клейкому поту через грудь к ребрам, где я едва почувствовала слабые удары. Вздутый рубец от ожога, как в наказание, ожег мне руку. Я стала искать другое место, которое тоже показывал мне еврей, своей правой рукой провела по его руке вниз, мимо змеи, лежащей неподвижно, будто она никогда и не двигалась, к запястью, где я ощутила слабое пульсирование. Меня будто парализовало. Мне вспомнился смертный час моей матери и то, насколько беспомощной я тогда была. Сотни раз патер Арнольд уверял меня, что ее страдания закончатся со смертью, ибо смерть — это единственный путь к жизни вечной. Но то была лишь одна сторона медали. Как же мучительно переживала я свою беспомощность, когда должна была созерцать, как мать уходит в мир иной, а ты не знаешь, как помочь. Я никогда не смогу забыть ее отчаянного хрипа, ее дрожащих пальцев на одеяле, будто ищущих путь назад, к живым, и едкий запах в помещении, который исходил от умирающего тела… Я вспомнила о ладане, от которого у меня тогда перехватило дыхание, о стенаниях людей, заполонивших комнату, и о монотонном голосе священника, задававшего тон заупокойной молитвы в бесконечном пении. Перед подавляющей властью смерти человек становится еще меньше и незначительней, чем он есть на самом деле. Видно, как жизнь покидает любимое тело, и кажется, что можно схватить ее руками и сохранить, но, как дым, жизнь проходит сквозь пальцы и оставляет руки живого пустыми, наедине с остывающей плотью…

Жара в каморке резко сменилась холодом. Как и было задумано отцом, Всевышний вынес свой приговор. У меня гудела и кружилась голова от всемогущества Господнего. По мере того как у Эрика понижалась температура, казалось, что он приходил в сознание.

— Эрик, пожалуйста… Тебе нельзя умереть… прости… О Боже, помилуй нас! — шептала я сдавленным от страха голосом, склонившись над ним. Холод его кожи испугал меня. Я подоткнула со всех сторон плотнее одеяло, будто это еще хоть как-то могло помочь ему. Пульс на запястье едва прощупывался, мои руки цепко обхватили его затихшую грудь, будто могли задержать его жизнь. Его глаза, будто тени, будто крылья смерти, все больше западали в глазницы, нос и рот отсвечивали неестественным белым светом на фоне мрачного одра из соломы. Слезы заливали мое лицо, капая на его бледные щеки. Зло, которое мы причинили ему, угрожающе висело надо мной, заполняло затхлое помещение, чтобы отравить всю мою жизнь… Слова аббата о седьмом круге ада, в котором Эрику пришлось бы гореть в пламени, пронеслись в моей голове — милостивая Матерь Божья, не ему, а нам, моему отцу и мне, следует оказаться в преисподней и страдать там и мучиться! Боже правый, пусть из уст его прозвучит хоть одно слово прощения, чтобы душе моей стало немного легче! Но этого горячо желаемого слова так и не последовало.

Демон в конце концов обольстил меня. Подтянул меня за нос поближе и сделал из меня посмешище. Я положила руку на его лицо, мокрое от моих слез, и крепко, будто на прощание, поцеловала в закрытые глаза, цвет которых поблек навсегда. На мгновение мой лоб коснулся его — что могло бы произойти потом, о Господи, потом я нарисовала на гладкой коже крест. Язычник он или нет — он был ребенком Творца. В потемках за моей спиной мне показалось, что я увидела фигуру в черном одеянии, парившую за окном; я отшатнулась, и она разразилась беззвучным смехом — смерть из замка, с косой через плечо, она пришла сюда, преследуя меня, чтобы собрать свой страшный урожай! Я поспешно обернулась. Ужас, который впервые я почувствовала у смертного одра моей матери, опять возник во мне. Скоро здесь не будет того тела, которое я когда-то знала, останется лишь мертвая плоть, подверженная разложению и зловещими существами переносимая в преисподнюю; они с нетерпением ждали того, чтобы напасть на нее, уничтожить это прекрасное тело, до блеска обглодать его кости. Вся дрожа, я накрыла его своей накидкой, с трудом подавляя в себе желание защитить его от того, чего изменить было нельзя. Я чувствовала себя в окружении зловещих созданий, жалобно стонущих смертных духов, которые пришли, чтобы забрать его душу с собой в бесконечные дали Вселенной. Моей щеки коснулось дуновенье воздуха — может, воздух уже искал путь, по которому мог выйти наружу и подняться в небо, как принято считать? Разозлившись, я встала и открыла окно. Принц умер рабом, и я не смогла сказать ему, как мне стыдно за все, нами содеянное. Прислонившись к затянутой пергаментом створке окна, держа в руках графин с вином, я думала о его голосе, становившемся к концу все тише.

«А правда ли, что вы похороните меня и будете читать над могилой молитву, Элеонора?» Что за странное последнее желание для мужчины, поклонявшегося деревянному идолу? Но я все-таки обещала ему эту молитву.

— Боже правый, ты, который ценой своей жизни спас людей, не позволь ему потерять душу, которую ты дал ему… не оставь его своею милостью…

Не оставь его своею милостью. Я всматривалась во тьму и пила из графина вино. Снаружи на ночном ветру шелестели листья. Беззвучно я молилась. Той, которая внимательно внемлет всем отчаявшимся и дарит прощение — святой Божьей Матери. «Не оставляй меня своею милостью, сними с меня вину и даруй покаяние…» Слезы вновь в три ручья полились из моих глаз, я чувствовала на губах их соленый вкус, смешанный с привкусом плохого вина и долгой ночи, я ощущала страх перед карающей рукой Бога, которая меня не минет. Волною кислой тошноты поднялся во мне страх, и рука моя обхватила узкий подоконник в поисках опоры и прощения.

За моей спиной зашуршала солома. Сердце бешено забилось. Я медленно обернулась.

Меч находился в горизонтальном положении, призрачно освещаемый свечой у постели. Он повернулся, коротко блеснув… Я затаила дыхание. Смертные духи… Мой графин грохнулся на пол. Полутьма превращала движения, тени в ничто. В испуге я сжала рот. И, взглянув во второй раз, увидела, что меч держала рука Эрика. Потом он отпустил меч на солому и повертел головой. Колени мои стали ватными — может, я выпила лишнего? Чуть помедлив, я направилась к нему.

— Вы еще здесь, графиня? — тихо произнес он.

Не издав ни звука, я только кивнула.

— Я шел по дороге, — сказал он, обращаясь в большей степени к себе самому. — По дороге, такой темной…

— Ты был мертв! — выкрикнула я и в страхе закрыла рот рукой.

— Мертв? — На мгновение воцарилась тишина. — Я не знаю этого, графиня. Темнота окружала меня, кромешная темень. Глубокая, бесшумная ночь. — Я слышала его тяжелое дыхание. — И темнота была тяжелой; она давила на меня, как подземный дух, лишала меня воздуха и заставляла мерзнуть… У Тора — бога грома и плодородия — все эти истории о Валхалле и воинах, которые ждут павших в бою — сплошное вранье. Смерть черна, как ночь, и ты находишься с ней один на один… — Он закрыл глаза. — Я чувствовал вашу руку Элеонора. Такую теплую, когда ледяной налет почти сковал меня, — то были вы?