Свет во тьме - Аманда Эшли Страница 34

— Нет.

— Тогда почему? Пожалуйста, Габриель, это было бы так прекрасно — просыпаться в твоих объятиях.

— Никаких вопросов, Сара-Джейн, помнишь?

— Никаких вопросов, никаких вопросов! — Она бросила свой платочек на стол. — Я становлюсь больной от этих слов!

Габриель тяжело вздохнул, зная, что был не прав. Но он не мог ничего объяснить ей. Если бы он попытался сделать это, то потерял бы Сару навсегда, а он не мог отпустить ее. Он не был еще готов к этому. «Только не теперь», — говорил он себе.

Он опустошил бокал до последней капли и встал.

— Идем?

Кивнув, Сара встала и быстро пошла к дверям, не сомневаясь, что он следует за ней, хотя и не слышала его шагов. Он, как и всегда, почти скользил по воздуху.

На улице Габриель предложил ей руку, но вместо того чтобы пойти на юг, к ее квартире, взял направление на север, к небольшому парку. Он чувствовал гнев Сары по ее напряженной руке, но не осуждал ее за это. Однако не спешил объясниться с ней: что бы он сказал в свое оправдание?

Прости, дорогая, но я вампир. За триста пятьдесят лет своего существования я никому не признался, где провожу своп дневной отдых. Тебе не захочется видеть меня таким — неподвижным, закованным в сон, похожий на смерть. Ты не захочешь видеть, как я поднимаюсь, раздираемый голодом, когда в моих глазах отражается смерть и ни один из смертных не может чувствовать себя в безопасности рядом со мной…

Они свернули на узкую тропинку. Немногие посещали это место после заката, но у Габриеля не было страха перед тьмой, присущего смертным.

Парк был прекрасен в лунном свете. Легкий ветерок колыхал листву на деревьях, напевавших ночные песни. Колеблющиеся тени то возникали, то исчезали в неверном свете луны.

Когда они подошли к заброшенному пруду в конце парка, он ощутил чье-то присутствие.

— Ваш кошелек, месье, — попросил незнакомец. Лунный свет играл на лезвии его ножа.

— Боюсь, мой кошелек пуст, — ответил Габриель безразличным тоном.

Грабитель окинул Габриеля долгим оценивающим взглядом, отметив его дорогую одежду, ботинки из великолепной кожи, плащ из тончайшей шерсти.

— А я так не думаю, — сказал он с усмешкой и выставил перед собой нож. — Вам придется опорожнить его.

— Нет.

Грабитель двинулся на него, но прежде чем он успел взмахнуть ножом, Габриель мертвой хваткой вцепился в его запястье. Сара увидела ужас в глазах мужчины, которому Габриель безжалостно выкручивал руку, пока тот не обессилел и не выронил нож.

Она ощутила приступ тошноты при звуке медленно крошившихся костей, видя, как кровь отлила от лица бродяги и слезы покатились из его глаза, слыша страшные, полные агонии крики, рвавшиеся из его горла.

— Пощадите, месье, — стонал человек, — сжальтесь, умоляю!

— Габриель, отпусти его!

Она стояла за его спиной и могла видеть, как он весь напрягся при звуках ее голоса, как бы внезапно вспомнив, что она стоит рядом и наблюдает за этой сценой.

Сделав шаг вперед, Сара положила руку ему на плечо.

— Прошу, Габриель, пожалуйста, дай ему уйти.

Габриель резко отпустил бродягу, и тот повалился к его ногам, прижимая изувеченную руку к груди.

— Не попадайся мне снова, — сказал Габриель и повел Сару назад, к выходу.

— Мне нужно остановиться, — слабо проговорила она. — Пожалуйста я…

— Сара, что с тобой?

— Мне нехорошо…

Габриель поддержал Сару за талию, пока ее рвало.

Когда приступ миновал, он вытер ей рот платочком и, взяв на руки, понес домой. И все это время он ругал себя за то, что поступил так свирепо в ее присутствии. Почему было просто не отдать бродяге кошелек? В самом деле, он бы не обеднел из-за нескольких франков.

Когда они оказались в квартире Сары, Габриель положил ее на постель и принес стакан воды прополоскать рот. Затем приготовил горячий чай, слегка разбавив его бренди.

— Лучше? — спросил он, когда она отставила пустую чашку.

Отводя взгляд в сторону, Сара кивнула. Она все еще слышала хруст человеческих костей, крушимых рукой Габриеля. Воспоминание об этом делало ее больной, но и заставляло восхищаться его нечеловеческой силой.

Сверхчеловек. Она вспомнила слова Мориса: «С этим человеком не все в порядке. Неужели ты не чувствуешь дьявола за его спиной?»

Сара взглянула в лицо Габриелю, задержавшись на его глазах, но и в их сумрачной глубине не увидела зла, только любовь и сострадание.

— Что с тобой, дорогая? — настаивал он. — Что тебя тревожит?

— Этот человек… ты сломал ему запястье так легко, словно щепку.

— Я был зол.

Сара покачала головой:

— Нет, в этом было что-то еще…

— Что ты хочешь сказать?

— Я не знаю. Это… было так ужасно.

— Прости, ты не должна была это видеть. — Наклонившись, он провел по ее щеке костяшками согнутых пальцев. — Тебе надо уснуть, Сара. Никаких вопросов сегодня, дорогая. Тебе нужно отдохнуть.

— Но…

Он поймал ее взгляд и удержал его.

— Ты устала, Сара-Джейн, — заговорил он голосом низким и гипнотическим. — Засыпай. Мы поговорим обо всем этом завтра.

— Завтра… — покорно повторила она, и ее веки сомкнулись. Она заснула.

Он сидел рядом с ней так долго, как только мог себе позволить, а под утро направился домой.

Морис поджидал в потемках, сгоя через дорогу напротив дома Сары, Он слышал, как городские часы пробили вдали пять ударов.

Подрагивая от холода, он прыгнул в седло, радуясь, что не забыл надеть перчатки.

Он уже собрался удалиться со своего поста, когда дверь ее квартиры отворилась и черная тень, спустившись по лестнице, ступила во тьму,

— На этот раз ты не уйдешь от меня, — поклялся Морис, слегка ударяя пятками в бока лошади.

Погруженный в свои мысли, Габриель двигался очень медленно, тяжело ступая, что было так непохоже на него. Он шел к своему заброшенному когтеджу. Сара хотела, чтобы они жили вместе, она не желала принимать его вечные отказы. Может быть, сказать ей правду? Если она действительно любит его, то примет таким, какой он есть. Она сохранит его тайну и будет счастлива разделить с ним свою жизнь, с тем, кто даже не является мужчиной в полном смысле этого слова.

У него вырвался звук отвращения.

И, возможно, она еще и захочет утолить его жажду и разделит с ним его мерзкое существование.

И, возможно, собаки станут петь, а свиньи — летать.

Отвращение к тому, кем он был, нарастало в нем, злобное, горячее, желчное. Даже если бы она сама захотела этого, он никогда бы не позволил ей присоединиться к жалкому подобию его жизни. Она была созданием света и красоты. Приговорить ее к вечному мраку и ужасу было бы жесточайшим деянием, худшим из всех возможных.