Королева-распутница - Виктория Холт Страница 34

Люди раздвинули полог кровати; Ларошфуко окончательно проснулся.

Он усмехнулся; он решил, что все понятно. Вот почему король посоветовал ему остаться во дворце. Карл явился со своими веселыми друзьями, чтобы поиграть в избиение. Сейчас он услышит голос короля: «Сегодня твой черед, Фуко. Не вини меня. Я советовал тебе остаться во дворце».

— Идите! — крикнул Ларошфуко. — Я готов.

Темная фигура с белым крестом на шляпе устремилась вперед; Ларошфуко почувствовал острую боль от удара кинжалом. Другие люди обступили его; он увидел блеск их оружия.

— Умри… еретик! — сказал кто-то; Ларошфуко, любимец короля, откинулся на спину и застонал; на простыне появилось алое пятно.

Резня шла полным ходом. Страх Катрин пропал. Гугеноты были застигнуты врасплох, опасаться серьезного ответного удара не следовало. Она, Катрин, как и ее семья, в безопасности; она сообщит Филиппу Испанскому самую приятную для него весть, способную подсластить горькую пилюлю — сообщение о том, что ее дочь вышла за гугенота; мрачный монарх поймет, что этот брак был вызван необходимостью и стал наживкой, нужной для того, чтобы подстроить врагам ловушку. Она сдержала свое слово; обещание, данное Альве в Байонне, было выполнено. Теперь она могла отдохнуть, наслаждаясь временной безопасностью в неспокойном мире; временная безопасность — это максимум того, на что она могла надеяться.

Ей принесли голову Колиньи; Катрин, окруженная членами Летучего Эскадрона, торжествовала, глядя на нее.

— Без своего тела адмирал выглядит совсем иначе! — заметила одна циничная молодая женщина.

— Но смерть испортила его красоту! — вмешалась другая.

— О, мой большой лосось! — возбужденно произнесла Катрин. — Поймать тебя было трудно, но теперь ты не будешь доставлять нам неприятности.

Она засмеялась, и женщины заметили, что ликование омолодило Катрин на несколько лет. Она была, как обычно, полна энергии, вспоминала тех, кто должен был умереть этой ночью, ставила мысленно очередную галочку, когда ей сообщали о смерти следующей жертвы. «О, еще одно имя можно вычеркнуть из моего списка! — говорила она. — Из моего красного списка!»

Ей приносили трофеи.

— Палец господина де Телиньи — все, что оставила нам толпа, мадам.

— Маленький кусочек месье де Ларошфуко… для одной из ваших дам, которая так восхищалась им.

Женщины цинично смеялись, обменивались шутками; кое-кто из них хорошо знал несчастных. Бурное ликование вызвало появление изувеченного тела некоего Субиза; жена этого джентльмена подала на развод из-за его мужского бессилия. Летучий Эскадрон позабавил свою госпожу глумлением над его телом.

Катрин, наблюдая за ними, громко хохотала. Это был смех облегчения.

Герцог де Гиз ехал по улицам в сопровождении шевалье Ангулемского, Монпансье и Таванна, воодушевляя возбужденных католиков на новые убийства. Они решили не оставлять в живых ни единого гугенота.

— Это желание короля! — крикнул Гиз. — Его приказ. Убейте всех еретиков. Сделайте так, чтобы через час каждая гадина была мертва.

В таких наставлениях ир было необходимости. Жажда крови овладела толпой. Как легко свести старые счеты! Кто усомнится в том, что господин X — конкурент по бизнесу — был тайным гугенотом, или в том, что слишком соблазнительная мадемуазель У, принимавшая внимание чьего-то мужа, исповедовала протестантскую веру?

Грек Рамус, знаменитый ученый и просветитель, был вытащен из кровати и подвергнут медленной смерти. «Он — еретик. Он тайно занимался колдовством!» — кричали завистливые ученые мужи, давно мечтавшие о профессорском кресле Рамуса.

Этой ночью в Париже произошло немало изнасилований. Было так просто совершить преступление, а потом убить жертву, чтобы не оставить следов злодеяния. Растерянных гугенотов, метавшихся в поисках убежища между домом адмирала и особняком Бурбонов, убивали на улицах, всаживая в несчастных пулю или шпагу. Жертвы падали одна на другую и оставались лежать на мостовой.

— Пустим им кровь, мои друзья, — кричал Таванн. — Доктора говорят, что в августе кровопускание так же полезно, как и в мае.

По улицам ходили священники с крестом в одной руке и шпагой — в другой; они спешили в те кварталы, где резня затихала, и пробуждали энтузиазм в убийцах.

— Дева и все святые смотрят на вас, мои друзья. Наша Госпожа с ликованием принимает жертвы, подносимые ей. Убивайте… и вы обретете вечную радость. Смерть еретикам!

Нагое и изуродованное тело Колиньи протащили по улицам. На величайшего человека своего времени не жалели оскорблений и грязной брани. Наконец останки адмирала поджарили на костре; толпа обступила огонь, люди кричали, как дикие звери, в которых они превратились; католики хохотали при виде обуглившейся плоти, шутили по поводу источаемого ею запаха.

В эту ночь ужаса мужчин и женщин убивали в их постелях; головы и конечности отделялись от тел и выбрасывались из окон. Не щадили даже детей.

Ламбон, личный чтец короля, самый фанатичный парижский католик своего времени, став свидетелем ужасной смерти Рамуса, скончался от испытанного потрясения.

«Я не могу передать тебе все происшедшее за эту ночь, — писал один католик другому. — Даже бумага прослезится, если я стану описывать на ней увиденное мною».

Несчастного короля охватило безумие. Он ощущал запах крови, видел ее потоки. Он стоял у окна в своих покоях, кричал убийцам, приказывал им совершать новые зверства.

Увидев мужчин и женщин, пытавшихся сесть в лодку, привязанную к причалу на Сене, он самолично выстрелил в них; промахнувшись, он испугался, что они уплывут, и в ярости вызвал стражников; Карл приказал им открыть огонь и захохотал, увидев, как лодка перевернулась, а кричащие жертвы скрылись под водой, смешанной с кровью.

Париж сошел с ума, утренний свет позволил увидеть с ужасающей ясностью кошмар истекшей ночи. На улицах высились горы трупов; стены были забрызганы кровью; везде стоял тошнотворный запах ночной бойни; злодеяния продолжались весь день; то, что было легко начать, оказалось невозможным остановить.

Король Наварры и принц Конде стояли перед королем Франции. Глаза Карла были налиты кровью, на его одежде виднелись клочья пены, руки монарха подрагивали.

Возле короля находились его мать, все приближенные с оружием и несколько стражников.

— Вы здесь, господа, — сказала Катрин, — ради вашей безопасности.

— Отныне во Франции должна быть одна религия, — закричал король. — Я желаю иметь в королевстве только одну веру. Месса… месса или смерть.

Он засмеялся:

— Вы имели удовольствие видеть, что происходит, да? Вы были на улицах. Там лежат горы трупов. Мужчин разрывали на части… женщин, детей… мальчиков и девочек. Все они были еретиками. Месса или смерть… смерть или месса. Вам, господа, повезло больше, чем вашим единоверцам, не имевшим права выбора, которое предоставляют вам.