Цветы под дождем и другие рассказы - Розамунда Пилчер Страница 34

Что-то обезоруживающее было в этом человеке с его ярко-синими глазами, живописным нарядом и сдержанными манерами. Помолчав секунду, Эбигейл спросила:

— А вы разбираетесь в садоводстве?

— Да. Я хороший садовник. Когда я был маленький, мой отец владел приличным садом. Мы вместе ухаживали за ним.

— У меня в саду много работы.

— Я заметил, — холодно отвечал он. — Осмотрелся тут немного. Давно пора сажать овощи, а вьющуюся розу на передней стене надо подрезать.

— Я хочу сказать: сад по-настоящему большой. Ему нужно много внимания.

— Но он еще и очень красивый. Никак нельзя оставить его зарастать.

— Да, — сказала Эбигейл и почувствовала тепло к этому незнакомцу.

Возникла новая пауза, они пристально смотрели друг на друга.

Наконец он спросил:

— Значит, я могу приступать к работе?

— Как часто вы будете приходить?

— Думаю, три дня в неделю.

— Три дня — маловато для сада такой площади.

Он опять усмехнулся.

— Мне нужно время для моих картин, — напомнил он вежливо, но твердо. — За три дня я вполне справлюсь с вашим объемом работы.

Еще мгновение Эбигейл колебалась. А потом, не задумываясь, произнесла:

— Договорились. Можете приступать. Жду вас утром в понедельник.

— Буду у вас в восемь. — Он поднял с земли велосипед и запрыгнул на жуткое поцарапанное седло.

— Я не знаю вашего имени, — сказала Эбигейл.

— Меня зовут Тамми, — ответил мужчина. — Тамми Хоуди.

Он покатил по дороге, изо всех сил давя на педали, и кисточка у него на шапке взлетала под порывами ветра.

Соседи Эбигейл, услышав новость, сильно разволновались. Тамми Хоуди — не местный, приехал «откуда-то с севера», и никто о нем ничего толком не знает. Он поселился в полуразрушенном коттедже близ заброшенной каменоломни. Жена у него ну прямо как цыганка. Эбигейл отдает себе отчет в том, что делает?

Эбигейл заверила друзей, что вполне отдает.

Больше всех остальных тревожилась миссис Брюэр.

— Он совсем не такой, как наш мистер Дженкинс. Я прямо смотреть не могу на эту его бороду. Один раз он устроился на завтрак прямо возле солнечных часов. Вот наглец — уселся на солнце и стал жевать свой сандвич.

Эбигейл тоже заметила это нарушение местного этикета, но предпочла не обращать на него внимания. В конце концов, только потому что старый мистер Дженкинс каждый день запирался в темном сарае и ел свой завтрак на перевернутом ведре, читая в газете новости с ипподрома, Тамми не был обязан поступать тем же образом. Если уж человек работает в саду, почему он не может наслаждаться его красотами? То же самое — в своей обычной застенчивой манере — она сказала миссис Брюэр, но та лишь недовольно фыркнула и замолчала, явно не одобряя Тамми.

Два месяца все шло прекрасно. Тамми починил ворота, вычистил прудик с лилиями, посадил овощи в огороде. Начала подрастать трава, и Тамми катался по газону на моторизованной газонокосилке. Он привез навоз, подвязал клематисы, подкормил компостом цветочные бордюры, пересадил начавший вянуть рододендрон. За работой он непрерывно насвистывал. Целые арии и кантаты, с трелями и арпеджио. В воздухе летали мелодии Моцарта и Вивальди, перекликаясь с песнями птиц. Казалось, будто в саду у нее постоянно играют на флейте.

Внезапно в середине июля Тамми явился к Эбигейл и сообщил, что должен уехать на два месяца. Она разозлилась и расстроилась одновременно.

— Но Тамми, вы не можете уехать вот так, не предупредив меня заранее! Надо косить траву, собирать фрукты — в саду куча работы!

— Вы справитесь, — спокойно ответил он.

— Но почему вы уезжаете?

— Агентство предложило мне подработать на уборке картофеля. За это хорошо платят. Мне надо вставить мои картины в рамы, а они стоят целое состояние. Если у картин будут рамы, я смогу предложить их какой-нибудь галерее. Пока картины не выставляются, я ничего не могу продать.

— А вы уже выставляли свои работы?

— Да, один раз, в Лидсе. Пару картин. — Он добавил, без ложной скромности: — Обе их купили.

— Я все равно считаю, что очень нечестно с вашей стороны покидать меня сейчас.

— Я вернусь, — ответил он. — В сентябре.

Делать было нечего. Тамми уехал, а шансов найти ему замену в разгар лета у Эбигейл практически не было. Не оказалось ни одного желающего приходить хотя бы два раза в неделю, чтобы помочь ей управиться с садом. Тем не менее, после того как первоначальное возмущение улеглось и она смогла взглянуть на ситуацию относительно спокойно, Эбигейл поняла, что не хочет другого садовника. Никто не мог бы работать с той же отдачей, как Тамми Хоуди, но еще важнее было то, что он нравился Эбигейл. Конечно, одной тащить на себе сад нелегко, но она справится. Два месяца быстро пройдут. Она дождется его возвращения.

Тамми действительно вернулся. Ничуть не изменившись, в той же нелепой одежде, разве что немного похудевший, но такой же оживленный. Он взялся сгребать первые опавшие листья, по-прежнему насвистывая — на этот раз гитарный концерт Родирго. Эбигейл в джинсах и ярко-красном свитере вышла на улицу помочь Тамми. Они устроили костер, и бледный дым серым перышком потянулся вверх в неподвижном осеннем воздухе. Тамми отступил от костра и встал, опираясь на метлу. Их глаза встретились над огнем. Он улыбнулся Эбигейл и сказал:

— Вам очень идет красное. Никогда раньше не видел вас в красном.

Она смутилась, но в то же время обрадовалась. Ей уже много лет не говорили таких искренних и внезапных комплиментов.

— О, это всего лишь старый свитер.

— Но цвет очень хорош.

Его слова согревали ей душу весь тот день. На следующее утро она отправилась в деревню за покупками. Рядом с аптекой располагался небольшой магазинчик готового платья — он открылся совсем недавно. В витрине она увидела платье. Шелковое, очень простое, с аккуратным пояском и юбкой в глубокую складку. Платье было красное. Поспешно, чтобы не передумать, Эбигейл вошла в магазин, примерила платье и купила его.

Она не объяснила Ивонне причину своей неожиданной покупки.

— Красное? — спросила та. — Но, дорогая, ты же не носишь красное.

Эбигейл прикусила губу.

— Ты считаешь, оно слишком яркое? Слишком молодежное?

— Ну конечно нет! Я просто удивилась, что ты его купила, — для тебя это как-то нехарактерно. Но я ужасно рада. Нельзя же вечно ходить в какие-то тусклых одеяниях. Одна моя прабабка дожила до восьмидесяти четырех лет и всегда приходила на похороны в шляпке сапфирового цвета, да еще с перьями.

— Какое отношение это имеет к моему платью?