Лето в присутствии Ангела - Ольга Тартынская Страница 33

— Avec plaisir, madame, — шутливо ответила дама и приказала горничной, — Даша, поди вон.

Когда девушка вышла, она уселась в кресло и заговорила совсем другим тоном:

— Итак, что ты имеешь мне сообщить, mon ang? Неужели Волковская права и ты скрываешь у себя любовника?

— Бог с тобой, Таня, — испуганно перекрестилась Лизавета Сергеевна. — Невесть что ты городишь!

— Это не я, твоя Волковская мне под великим секретом опять нашептала, когда мы гостили у них. Говорит, никого к себе в комнату не впускаешь, а в ночь перед отъездом она, конечно, «случайно», оказалась у твоей двери и слышала такие звуки!

— Какие? — недоуменно спросила ее собеседница, округлив глаза.

Татьяна Дмитриевна с наслаждением перечислила:

— Стоны, всхлипы, чмоканье, невнятное бормотанье, да мало еще? И знаешь, Lise, эта змея уверяет, что именно Nikolas бы у тебя той ночью: она узнала его голос… — Татьяна Дмитриевна пытливо вглядывалась в лицо подруги.

Лизавета Сергеевна похолодела и опустила глаза. Да, Волковская была близка к истине, но, по счастью, не догадывалась о главном.

— А видела бы ты, как она сама висла на бедном Налимове в момент прощания, совестно было смотреть! — продолжала тему Татьяна Дмитриевна.

Лизавета Сергеевна решилась: больше нельзя было держать в неведении тетушку Nikolas и матушку другого участника дуэли. Она покусала губы, не зная с чего начать. Подруга выжидательно молчала, наблюдая за ней, потом не выдержала:

— Так он здесь?

— Кто?

— Nikolas Мещерский, разумеется.

— Да…

— Рассказывай же, негодная интриганка! — воскликнула Татьяна Дмитриевна.

— Да нет, душа моя, и вовсе все не так, как наплела тебе Волковская! История эта опасная, кровавая.

Татьяна Дмитриевна обмякла в креслах:

— Не томи, я же сойду с ума!

И Лизавета Сергеевна рассказала сколь можно короче события последней недели. Завершив рассказ, она молитвенно сложила на груди руки:

— Только умоляю, никому ни слова, Таня! Ты представляешь, что им грозит?!

Изрядно потрясенная услышанным, Татьяна Дмитриевна серьезно проговорила:

— Да уж, представляю… Когда-то из-за меня дрался на дуэли один замечательный человек… — она замолчала, погрузившись во вспоминания.

— Ты мне не рассказывала, — удивленно произнесла Лизавета Сергеевна.

— Ну, что тут рассказывать. Офицер, был разжалован в солдаты, сгинул на Кавказе… Печальная история, а я не люблю печальных историй! И ты умница, Lise, все сделала правильно. Пусть Волковская рисует в своем воображении египетские ночи, только бы не догадывалась об истине.

Она решительно поднялась с кресел:

— Идем!

— Куда?

— К нему. Я должна повидать племянника, или ты из ревности не допустишь меня к одру больного? — Татьяна Дмитриевна лукаво улыбнулась.

Пришлось, соблюдая все меры предосторожности, навестить раненого. Лизавета Сергеевна была разгневана, когда застигла у постели Nikolas Владимира и Сергея. Доктор оповестил их утром об улучшении, друзьям не терпелось увидеть это воочию. Хозяйка выставила вон непрошеных гостей, которые, в свою очередь, удивились появлению здесь Татьяны Дмитриевны.

Nikolas выглядел утомленным: в таком шатком состоянии впечатления действуют разрушительно, будь то радость или беда. Еще тетушка с порога напустилась на него:

— Однако, милостивый государь, что прикажете сообщить вашей московской тетушке и вашему отцу? — и сама же ответила. — Совсем немного: «Лежит простреленный в будуаре прекрасной дамы».

— Не сердитесь, ведь, кажется, все обошлось, — пытался защититься Nikolas. Он был очень слаб, даже улыбка ему давалась нелегко.

— Помилуй, Таня: Николай Алексеевич еле жив, пощади уж. — Лизавета Сергеевна приложила тыльную сторону ладони ко лбу Мещерского и, убедившись, что жара нет, спросила:

— Вам что-нибудь нужно? — в голосе ее невольно звучали неисчерпаемая нежность и забота.

— Нет, — слабо улыбнувшись, ответил Nikolas.

— Доктор говорит, что для вас лучшее лекарство теперь — это сон. Спите, больше сюда никто не войдет, — она задернула полог.

Вызвав Палашу, Лизавета Сергеевна свистящим шепотом попеняла ей за нерадивость и опять пригрозила Волковскими. Оставив девушку на часах, подруги удалились. Татьяна Дмитриевна должна была укладываться, а хозяйка — хлопотать об ужине. Внизу они расстались, но не прежде чем Хвостова высказалась по поводу давешней сцены в «будуаре».

— Я, конечно, не судья тебе, — скромно потупившись, говорила Татьяна Дмитриевна, — но мне кажется, это не очень прилично — держать в своей постели молодого мужчину: это так волнует, так будоражит! — насладившись оторопью, а затем и зреющим негодованием подруги, она расхохоталась. — Ах, mon ami, завидую, не обессудь! История из новейших романов, каков-то будет финал?.. Впрочем, особой проницательности не требуется, чтобы его предречь. Nikolas смотрит на тебя, как на Благого вестника, как на Ангела, сошедшего с небес. Ну, а ты на него, как на Святого Младенца, прости меня, Господи.

Лизавета Сергеевна укоризненно смотрела на подругу, но так ничего и не сказав, махнула рукой и отправилась по делам.

За ужином опять говорили о Кавказе. Налимов получил письмо из Дагестана от боевого товарища.

— Вы, кажется, слышали о Бестужеве? — обратился он к хозяйке.

— Да, читала его повести.

— Вот, пишут о нем…

Дама попросила огласить часть письма, коли это возможно, и Налимов с некоторыми запинками из-за неразборчивости почерка прочел:

— Помнишь ли ты, брат Налимов, нашего Лихого Афоню? Сложил, бедняга, голову во время вылазки наших на мыс Адлер. Это было в начале июня. Рассказывают, что наши высадились на берег, напали на черкесов, а те засели в лесочке. Ну, разгорячились, известное дело, углубились в лесок. Среди них был и писатель, может, ты слышал, Александр Бестужев. Его ранили пулей, Лихой Афоня и другой солдат потащили его к воде, но тут выскочили из леса черкесы. Нашим досталось! Почти никто не выжил. На другой день обменивались телами, Афоню и Бестужева узнать не было никакой возможности. Ну, да ты ведь представляешь, как горцы умеют ругаться над телами православных…

А я днями навестил известную тебе татарочку… — Пардон, это уже о другом, — прервал чтение Налимов.

Лизавета Сергеевна слушала и чувствовала, как боль проникает в сердце. Сочинения Марлинского скрашивали ее жизнь, его судьба вызывала сочувствие и уважение. «Какой страшный год!» — подумала она. Затем последовали мысли о Nikolas, о старших сыновьях. Переглянувшись с Татьяной Дмитриевной, она поняла, что подруга думает о том же. Нет, только не Кавказ! Глупые мальчишки, они не хотят ничего знать, кроме законов чести, будь то месть, защита достоинства или даже забота о благе отечества. А что стоит за этим, какие опасности их подстерегают, они не думают. Безумцы, они совершенно не ценят свою жизнь!..