Вьющиеся розы - Элен Стюарт Страница 33

Солнце щекотало веки, заставляя жмуриться, и бесцеремонно вторгалось в мягкое и безопасное пространство сна. Дорис сморщила нос и приоткрыла левый глаз. Веко казалось больше и тяжелее обычного. И лучше было бы спрятаться за ним снова. Потому что картина, представшая сонному взгляду Дорис, разом согнала остатки блаженного забытья, принудила вспомнить, что ее сюда привело. Чужая стена с чужими обоями, безликая комната, которая лжет, что она может стать твоим домом, стоит только заплатить 200 долларов цепкому хозяину мотеля. Чужое утро. И только солнце с его бессердечной радостью упивается новым началом. Началом чего?..

Дорис нехотя поднялась. Скорее бы этот день закончился. И следующий тоже. А лучше всего, проснуться примерно через месяц. И чтобы это пробуждение не сопровождалось такой болью, что воздух кажется горьким.

Дорис вяло помотала головой и побрела в душ. Сегодня вечером ей предстоял разговор с мамой. Если очень постараться, то завтра утром. Может, она зря туда едет? Может, стоит добраться до ближайшего аэропорта и улететь. Куда-нибудь. И, главное, в дорогу саму себя не брать. Дорис поливала себя водой, не чувствуя ни ее температуры, ни запаха. Сосредоточилась. Вода, как и во многих автономных мотелях, отдавала какой-то химией. Наверное, обеззараживающий раствор. А это хорошо, что она моется в душе. Значит, у нее не депрессия. Дорис почему-то вспомнила, что людям, больным депрессией, становится настолько безразличен окружающий мир и собственное тело, что они не умываются месяцами. Просто лежат, не имея ни сил, ни желания поднять себя на ноги. Дорис накинула белый махровый халат, висевший в ванной, и вернулась в комнату. Попробовала лечь. Не пролежав и пары минут, вскочила как ошпаренная. От резкого движения закружилась голова. Но это было неизмеримо лучше, чем лежать и позволять смертельно-холодной тоске расползаться по телу. Ей казалось, что она вся наполнена одной болью, безысходностью, капля за каплей высасывающей силы.

Воздух отчего-то сделался таким тяжелым, что нет возможности разогнуться, распрямить плечи. Дорис подошла к окну, удостоверилась, что оно раскрыто настежь. Почему же нечем дышать? Как после долгого бега, когда никак не можешь восстановить сбитое дыхание.

Закрыла окно. Лучше уж пройтись по окрестностям, чем торчать в жару в номере мотеля — точнее, одного из жилых корпусов мотеля — и пытаться надышаться через пластиковую коробку окна. Вот и Шелдон говорил, что нужно гулять около двух часов в день. Интересно, как бы она это делала во время рабочего семестра.

Дорис заставила себя сделать макияж. Как знак того, что она живет. И будет жить дальше. И никуда улетать от самой себя не собирается. Отдохнет, восстановит силы — и вперед.

Только вот куда это — вперед? К пожизненной роли матери-одиночки, смертельно обиженной на всех мужчин мира? К образу одинокой постаревшей Золушки, которую принц так и не довез до алтаря? А то, что в ее собственной сказке был только один принц, было прописано в основу ее мироздания. Один. Как не могло быть двух солнц.

С головой, гудящей от мыслей, одна другой чернее, с трудом фокусируясь на отдельных элементах пространства, Дорис вышла из мотеля. Точнее, почти вышла.

Медленным усилием воли заставила себя закрыть дверь номера, вяло дернула ручку, чтобы убедиться в том, что операция удалась. Прошлась по темному общему коридору, шириной в пару локтей. В него выходило несколько дверей от таких же номеров, как и ее собственный. Открыла пластиковую входную дверь, зажмурилась от яркого солнца, радостно вопиющего с ясного небосклона. И едва не полетела вниз по ступенькам, когда в ее спину врезалось нечто внушительное. Впрочем, это внушительное и удержало Дорис от неминуемого полета, бесцеремонно, но эффективно ухватив ее за шиворот.