Граф Карлштайн - Филип Пулман Страница 33

— Ну что? — спросила она.

— Нам надо уехать, мам. В лес. Правда, очень нужно!

— Ну, хорошо. Я больше ничего спрашивать у тебя не буду. И от этого скверного мальчишки, твоего братца, я за весь день ни слова вразумительного добиться не смогла. Ради бога, Хильди… не знаю уж, что вас там ждет, только ты за ним присмотри, ладно?

— Я?.. За ним?..

— И ни в коем случае не позволяй ему стрелять в полицейских! Это, пожалуй, самое главное. Больше я тебя ни о чем не прошу. Иначе это будет стоить ему жизни, а не каких-то нескольких недель тюремного заключения. А мне тогда и вовсе конец придет. Я его гибели не переживу, Хильди. — И она вдруг заплакала совсем тихо и очень жалобно. Я попыталась ее утешить, но она вытерла глаза и оттолкнула меня. — Это все, о чем я тебя прошу. — Голос ее звучал глухо. — А теперь ступай. Убирайся!

Она снова меня оттолкнула. И я ушла, чувствуя себя совершенно несчастной. После ее слов я все время видела перед собой Петера, с непокрытой головой, в разодранной рубашке, в цепях, идущего в окружении стражников следом за тюремным капелланом туда, где на фоне холодного серого рассветного неба виднеются чудовищные опоры и страшное лезвие гильотины… Стараясь не думать о столь жутких вещах, я снова поспешила на кухню. Петер уже ждал меня.

— Пошли скорей, — сказал он. — Да что с тобой такое, Хильди?

— Только ни в коем случае не стреляй в полицейских!

— Ах вот в чем дело! Ладно, не буду. Пошли, нам пора выезжать…

Но дойти мы успели только до кухонной двери. На кухню, чуть не сбив нас с ног, влетела Ханнерль. Лицо ее было смертельно бледным, она захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней спиной.

— Что случилось? — встревоженно спросил ее Петер.

— Он там! Этот сержант… у нас на конюшне! — с отчаянием прошептала Ханнерль. — Они только что вошли туда, он и еще один человек, чтобы лошадь посмотреть, и мне пришлось быстро расседлать обеих лошадок и притвориться, что я веду их во двор. Вам надо спрятаться! Он ведь может и сюда завернуть!

Лицо Петера потемнело. Он снова глянул на часы: без четверти пять. Сколько времени сержант пробудет на конюшне?

— Спустись, пожалуйста, в подвал, — прошептала я. — Скорей. А я постараюсь от него как-нибудь отделаться. Умоляю, спрячься, ради бога! Скорее!

Петер неохотно подчинился, а я хотела уже идти на конюшню, но в дверях столкнулась с сержантом. Он снял свой знаменитый шлем и, нахмурив брови, уселся за стол.

— Уф! — тяжело вздохнул он. — Что у вас тут творится? Вы что, дом поджечь хотели?

— Что вам угодно? — спросила я.

— Мне угодно спокойно посидеть и выпить кружечку пива. А потом поговорить с твоей матерью. Где она, кстати?

— О чем вы хотите поговорить с ней?

Но он лишь почесал свой здоровенный красный нос, не удостоив меня ответом. Ханнерль неуверенно топталась у задней двери, а Петер, уверена, скорчился на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал, и прислушивался к каждому нашему слову.

И тут на кухню вошла мама. Увидев сержанта, она от досады даже споткнулась.

— Ох, как вы некстати! — сказала она. — У меня полно постояльцев, просто голова идет кругом, а помощи почти никакой. И тут еще вы — пришли и уселись посреди кухни, как у себя дома! Только всем мешаете. Ну, что вам угодно?

— Тихо, тихо, фрау Келмар, — попытался он ее успокоить. — Я ведь всего лишь хотел зайти к вам и немного поболтать о том о сем.

— Нет у меня времени с вами болтать! — отрезала мама. — Ступайте-ка отсюда! Да ступайте же! Идите, идите! Ну что посередь дороги расселись!

И она шваркнула на стол прямо сержанту под нос несколько сковородок, сыпанула в миску муки для блинчиков, постаравшись как следует испачкать ему форму, а мы с Ханнерль быстренько нырнули в заднюю дверь и прошли прямиком на конюшню.

— Давай скорей! — заторопила я ее. — Оседлаем лошадей, и, как только мама от этого сержанта отделается, мы с Петером сразу уедем.

— Не получится! — возразила Ханнерль. — Они ведут переговоры о покупке лошади, так что, я думаю, без конца будут ходить туда-сюда, смотреть, советоваться…

— Боже мой! Нет, только не это! А сколько, как ты думаешь, это может продлиться?

Ханнерль только плечами пожала: понятия, мол, не имею. И тут часы на башне собора как раз пробили пять. Я в полном отчаянии присела на ступеньку. Было слышно, как за дверью сержант что-то монотонно бубнит и речь его прерывается грохотом сковородок и редкими сердитыми репликами мамы. Время утекало как вода.

— Нельзя же просто сидеть и ждать! — воскликнула я наконец. — Придется все же рискнуть. Давай оседлаем коней и попробуем вывести их наружу, а потом подождем Петера в проулке.

— А если…

— Остается надеяться на лучшее. Где те лошади, которых ты выбрала?

Ханнерль указала мне на огромного черного жеребца и весьма игривого гнедого коня, но, к счастью, менее устрашающего вида. Впрочем, мне они оба совсем не понравились. Я помогла ей оседлать коней и снова прислушалась у двери. Сержант по-прежнему торчал на кухне, и к нему присоединился еще какой-то мужчина — я узнала голос старого Конрада.

Часы пробили половину шестого.

— Ох, неужели он никогда не уйдет? — в отчаянии прошептала я. — Ладно, Ханнерль, пойди и скажи ему, что в деревне кого-нибудь ограбили и люди требуют, чтобы он побыстрее пришел…

Но тут послышался звук отодвигаемой табуретки и смех сержанта.

— Он идет! — прошептала Ханнерль. — Скорей всего, опять на конюшню собрался…

Мы затаились и стали ждать. Время шло. Я была уже на грани отчаяния. Наконец я не выдержала и зашла на кухню. Мама возилась у очага с очень сердитым и страшно напряженным лицом. Сержант стоял у двери, ведущей в зал, и с кем-то беседовал.

— Мам! Подойди и закрой дверь, а я быстренько выпущу Петера! — шепнула я ей.

Она молча кивнула и, оттолкнув сержанта, демонстративно захлопнула дверь на кухню. Я быстренько открыла подвальный люк, и Петер, сидевший на верхней ступеньке лестницы, моментально выскочил наружу.

— Где он? — спросил брат.

— Скорей! Поехали! — шепнула я ему и глянула на часы: без четверти шесть!..

Петер, ворча и отчаянно ругаясь, вскочил на спину черного коня, а Ханнерль изо всех сил старалась удержать гнедого на месте, пока я неловко усаживалась в седло. Конь Петера всхрапывал от нетерпения, а я все бормотала:

— Хорошая лошадка… ты мой ласковый, послушный конек… ну, пожалуйста, постой спокойно… — В общем, что-то в этом роде.

Гнедой лишь скорбно прядал ушами, не понимая, чего от него хотят. Наконец Ханнерль открыла нам ворота, и мы поехали.

Было темно. В окнах домов, мимо которых мы проезжали, горел свет. Шел легкий снежок, и снежинки неуверенно кружились в воздухе, словно раздумывая, падать им на землю или еще немного полетать. Петер сразу погнал коня рысью, не глядя по сторонам. А вот гнедой не слишком хорошо ходил по снегу, и мне трудно было его в этом винить, но, конечно, очень хотелось, чтобы он не вытряхнул меня из седла.