Вальс сердец - Барбара Картленд Страница 32

Она не знала, сколько прошло времени: минуты, а может быть, часы. Потом пришел слуга и сказал, что ужин готов. Они прошли в обеденный зал, который находился в другом крыле здания.

Эта комната была выдержана в белых тонах. В маленьких нишах стояли прекрасные скульптуры. И повсюду: на столе, в вазах вдоль стен, возле дверей и на подоконниках — были белые цветы.

Гизела не находила слов, чтобы выразить свое восхищение, и только восторженно ахнула.

Они сели за стол. Слуга удалился. Гизеле прислуживал сам Миклош, сопровождая каждую перемену блюд нежными поцелуями.

Ни она, ни он не были голодны и почти не притронулись к изысканным кушаньям. С бокалами знаменитого токайского в руках они сидели рядом, произносили тосты и разговаривали.

Им так много надо было сказать, столько всего обсудить. Но временами они замолкали и, глядя друг другу в глаза, забывали обо всем на свете.

Гизела знала, что Миклош думает то же, что и она, и была счастлива, что он так сильно ее любит.

Но один вопрос по-прежнему не давал ей покоя, и наконец Гизела решилась его задать:

— Ты уверен, что… твои родные… приняли… меня и… отца?

— Я знал, что ты спросишь меня об этом, и я отвечу тебе, — сказал Миклош. — Свет моих очей, тебе не нужно больше об этом беспокоиться, никто не позволит себе ни одного нелестного замечания в твой адрес.

Он улыбнулся и продолжал:

— Эстергази — большие любители путешествовать, и, как правило, предпочитают Англию.

Увидев в глазах Гизелы непонимание, он пояснил:

— В Англии — самая лучшая охота, а мои кузены, например, весьма этим увлекаются.

Гизела засмеялась и спросила:

— Скажи мне лучше, что они думают о папе?

— Не волнуйся, — ответил Миклош. — Поскольку они часто бывают в Англии, то прекрасно знают английскую аристократию. Они наверняка встречали твоего деда в Букингемском дворце или на приемах в Виндзоре.

Гизела с облегчением вздохнула, чувствуя, что с ее плеч свалилась последняя тяжесть.

— Пол Феррарис сегодня прекрасно выглядел, — сказал Миклош.

Гизела вновь засмеялась.

— Я тоже заметила. Папе нравится, что его называют милордом, и, хотя он нисколько этим не кичится, ему приятны почести, которые полагается оказывать маркизу Чарльтону.

— Мир — странное место, — заметил Миклош. — Но пока мы в состоянии с юмором к нему относиться, мы плывем по реке, а не боремся с встречным течением.

— Но ведь ты был готов за меня бороться, — лукаво сказала Гизела.

— Чтобы не разлучаться с тобой, я готов взобраться на высочайшую вершину и переплыть океан, — ответил Миклош. — Но сегодня в церкви я благодарил Бога за то, что он избавил меня от необходимости сражаться с обстоятельствами за право получить такую жену, как ты.

— Милый, дорогой Миклош, какой же ты замечательный! — воскликнула Гизела. — Я твердила себе, что люблю тебя слишком сильно, чтобы позволить тебе пойти на жертвы ради меня, но в то же время чувствовала, что сама я слишком слаба и не вынесу ни жизни в аду, ни отчаяния в разлуке с тобой.

— Когда тебя пытался оскорбить тот негодяй, я понял, что ты моя и я обязан тебя защищать. — Помолчав, он добавил: — Я любил тебя и до этого, но только в ту минуту по-настоящему осознал, насколько сильно, и понял, что любовь не только радость и страсть, но еще ответственность и обязанности. — Он улыбнулся Гизеле: — Все очень просто, милая: благодаря тебе я стал человеком, который думает не только о себе. И это оказалось настолько естественным, что непонятно, почему я до сих пор об этом не знал.

Гизела молча смотрела на него, ничего не говоря, и он продолжал:

— Жизнь создана любовью, Гизела. Нас соединила судьба, и пусть наши дети, плод нашей любви, продолжат нести по миру это основополагающее чувство, когда нас в нем уже не будет.

Он сказал это с такой серьезностью, что Гизела была тронута до глубины души.

— Я всегда думала, что дети, рожденные без любви, не так красивы, как те, которые появились на свет у любящих родителей, — мягко произнесла она. — Брак, лишенный этого чувства, — кощунство… Он попирает законы жизни.

— Сейчас и я это понимаю. Но это понимание пришло ко мне лишь тогда, когда я едва не потерял тебя навсегда.

Он протянул к ней руку, и Гизела почувствовала, что они близки не только в мыслях, но и по духу.

Они нашли друг друга в безбрежном океане вечности, и дети их тоже станут искать в жизни любви и совершенства.

Миклош прикоснулся губами к ее руке и сказал:

— Идем со мной, радость моя.

Гизела терялась в догадках, куда он ее ведет. Они шли по коридору, и в открытые окна были видны луна и звезды, отраженные в зеркальной глади озера.

Гизела подумала, что, наверное, Миклош хочет выйти в сад, но он привел ее в гостиную. Свечи не были зажжены, и комната, освещенная лишь загадочным лунным светом, казалась наполненной огромными серебристыми орхидеями.

Гизела стояла как зачарованная, и вдруг ее слуха коснулись тихие, но отчетливые звуки скрипки.

Она сразу узнала ту самую мелодию, которая ознаменовала их первую встречу с Миклошем.

Он обнял ее за талию, и они медленно закружились под звуки вальса.

Гизела позабыла обо всем на свете. Она словно парила в серебристом океане лунного света.

Прижавшись щекой к ее щеке, Миклош тихим голосом пропел ей на ушко:

Я отыскал любовь, она не скрылась,

Она в моих объятиях, со мной.

Луна в высоком небе появилась

И говорит, как счастлив я с тобой.

Их губы встретились в сладостном поцелуе, а звуки скрипок превратились в трели райских птиц, поющих в их честь сладкозвучные серенады.

Миклош оторвался от губ Гизелы и пропел заключительные слова:

В моем сердце пенье вальса:

Ты со мной, моя любовь!

Он посмотрел ей в глаза:

— Это истинная правда, моя драгоценная. Ты моя, отныне и во веки веков.

Звук его голоса ласкал ей слух; затрепетав, она прошептала:

— Я люблю тебя! О, Миклош… как я тебя люблю!

Музыканты заиграли «Голубой Дунай», и волшебная мелодия заполнила всю гостиную. Миклош заключил Гизелу в объятия.

— Это мелодия моей любви, — сказал он, — музыка, под которую мы будем танцевать с тобой вечно.

Подхватив Гизелу на руки, он бережно понес ее в спальню. Глядя в его бездонные глаза, в которых отражались огоньки свечей, Гизела поняла, как сильна его страсть.

Он опустил Гизелу на кровать и покрыл поцелуями ее лицо, шею и плечи. Тая от наслаждения, Гизела почувствовала, что корсаж больше не стягивает ей грудь.