Песня сирены - Виктория Холт Страница 32

— У вас сегодня странное настроение, матушка.

— Ты права, — согласилась бабушка. — Это, должно быть, оттого, что мы все едем в Лондон. Мне невольно вспоминается побег Карлотты.

— О, как я благодарна Господу, что все уже позади!

— Да, с Бенджи она в безопасности.

— И теперь у нее есть ребенок, а он способен образумить даже Карлотту.

Они замолчали и всю дорогу, покуда не показались серые стены лондонского Тауэра, не проронили больше ни слова.

Прибытие в Лондон — событие, всегда волнующее. На улицах бурлит жизнь, кругом шум, гам. Я никогда еще не видела столько народу, сколько в Лондоне, не похожих друг на друга людей, об образе жизни которых мы, деревенские, можем лишь догадываться. Тут были джентльмены в элегантных платьях, блистающих то ли настоящими, то ли фальшивыми алмазами; леди, напомаженные и напудренные; продавцы и их ученики, стоящие в дверях лавок и зазывающие прохожих купить товары на любой вкус. Тут была восхитительная река, по которой плавали самые разнообразные лодки и суда. Мне бы никогда не надоело смотреть на лодочников, покрикивающих гребцам: «Раз, и раз, и раз!» доставляющих пассажиров с берега на берег, либо предлагающих им увлекательное путешествие мимо достопримечательностей Вестминстера и Тауэра. Мне нравились песни, которые они пели, а когда не пели, то громко бранились между собой.

Матушка меня к реке и близко подпускать не хотела. Я слышала, как она говорила, что люди, едва ступив в лодку, напрочь забывают свои манеры и происхождение и даже представители высшего света допускают грубость, которая вряд ли приемлема в добропорядочном обществе.

Пусть Карлотта с какой угодно насмешкой называет меня «деревенской девочкой», я ничего не могла с собой поделать: Лондон меня очаровал. Здесь было много того, чего никогда не увидишь в деревне. Кареты на улицах, в которых восседали царственные дамы и кавалеры, ошеломляли меня ничуть не меньше, чем уличные сценки. Мне довелось увидеть в балаганчике на Чаринг-кросс героев кукольного представления, а на Чип-сайде на каждом шагу встречались шпагоглотатели и фокусники, проделывавшие свои трюки на потеху прохожим. Попадались гиганты и карлики, показывающие «представление всем на удивление»; продавцы баллад, распевающие свои песни хриплыми голосами, пока какой-нибудь доброхот не позовет их в дом и не накормит.

Самым главным аттракционом была, конечно, казнь через повешение в Тайберне, но вот чего-чего, а ее я смотреть никак не хотела, да если бы и захотела, мне б не позволили. Карлотта однажды видела, как вешают, и потом описала все это мне — не то чтобы ей очень уж это понравилось, а просто она иногда любила меня напугать.

Гранвиль взял ее на церемонию казни с той целью, чтобы, как он говорил, она поняла «почем фунт лиха». По ее словам, ужасно смотреть на то, как на специальной повозке доставляют к месту казни приговоренных; как она старалась не упустить ни одной детали, хотя глаза сами по себе зажмуривались. Она рассказывала, как несчастные, обреченные на такую смерть, произносят последние слова и каются…

Я сказала: «Перестань! Я не хочу этого слышать». Но она продолжала рассказывать, уснащая свой рассказ такими жуткими подробностями, что они, я полагаю, делали казнь еще более жестокой, чем на самом деле.

Во время других поездок в Лондон я вместе с родителями ходила на Мэлл [4]— поистине замечательное место, которым не гнушались самые респектабельные леди и джентльмены. Они важно ходили, раскланиваясь с друзьями и знакомыми, и иногда останавливались, чтобы побеседовать либо условиться о встрече. Я любила Мэлл. Дед рассказывал, что он несколько раз играл тут в пэлл-мэлл с самим королем Карлом. Теперь здесь стояли цветочницы, девушки с корзинами апельсинов, которые они предлагали прохожим, можно было даже запросто столкнуться лицом к лицу с молочницей, приведшей сюда свою корову и продающей только что надоенное молоко, так что покупатели могли не сомневаться в его свежести. Гулять и наблюдать за людьми было очень волнующе. Это всегда приводило меня в восторг.

«А ты ночью на это взгляни», — подзадоривала меня Карлотта и рассказывала про кавалеров, которые рыскают в толпе в поисках девочек, способных удовлетворить их похоть. По ночам на Пэлл-Мэлл высыпают «дамы» в отрепьях и заплатках, а иногда в масках. Вот тогда бы здесь погулять… «Бедная маленькая Дамарис! Тебе этого никогда не позволят!» А когда я сказала, что и ей никто бы этого не позволил, она лишь расхохоталась.

Наверное, я никогда не смогу не думать о Карлотте, а здесь, в этом городе приключений, и подавно она будто стала еще ближе мне.

Мы остановились в городском доме Эверсли, что расположен в двух шагах от Сент-Джеймского дворца. Матушка заявила, что я должна как следует выспаться перед завтрашним днем: если хотим успеть к началу церемонии, то встать придется рано.

Проснувшись поутру, я с трепетом обнаружила, что лежу в незнакомой постели. Я подошла к окну и выглянула на улицу, где уже начал собираться народ. Люди собрались сегодня со всей округи. Было двадцать третье апреля, день Святого Георгия. Царило всеобщее возбуждение. «Каково сейчас королеве?» — подумалось мне. Что она чувствует, принимая корону, которая по праву не принадлежит ей? Англичане, конечно, никогда не посадили бы на трон католичку. Я слышала, как дед растолковывал, что к чему. И король Яков сохранил бы корону, сменив веру. Он отказался и в результате все потерял, а на небосклоне взошла звезда протестантов Вильгельма и Марии, ныне покойных, и вот теперь сестра Марии, Анна, — наша королева.

Якобиты возмущались, но народ, судя по настроению, был за Анну или, возможно, просто хотел праздника коронации.

В одиннадцать часов мы въехали и увидели Ее Величество, направляющуюся из Сент-Джеймского дворца в Вестминстер. Королева восседала на носилках, поскольку из-за водянки и распухших вследствие этого ног не могла ходить. Ей было тридцать семь лет от роду, возраст небольшой для таких мучений, но она родила столько детей, и никого из них не было уже в живых, последним умер Дюк Глочестер, на которого она возлагала все свои надежды, а это не могло не сказаться на ней.

Принц Георг Датский, преданный ей муж, шествовал перед носилками, следом за архиепископом Кентерберийским. Их свита являла собой грандиозное зрелище: кавалеры Ордена Подвязки, главнокомандующие армии, служители церкви в черных капюшонах во главе с Верховным распорядителем Англии.

Королева выглядела спокойной и удивительно прекрасной, несмотря на свою полноту, что вообще-то наводит на мысль о недостатке физических упражнений и чревоугодии; на голове у нее сиял усеянный изумрудами золотой обруч, и это украшение очень шло ей.